Грэхэм Мастертон - Пария

— А если ты ничего не сделаешь, — ответил я, — то остаток жизни ты будешь говорить себе: „Я мог вернуть Констанс, но я очень боялся рискнуть“.

Уолтер прорезал корочку запеканки, и изнутри вырвался пар. Он ел молча, явно не обращал внимания на вкус, и был так голоден, что съел все. Он допил вино и громко забарабанил пальцами по столу.

— Пять или шесть миллионов, так?

— Примерно.

— Можешь мне дать точную смету расходов?

— Конечно.

Он вытер губы салфеткой.

— Сам не знаю, куда я лезу, — заявил он. — Но я могу, по крайней мере, пойти на дно с честью.

— Помни о Констанс, — напомнил я ему.

— Помню, — ответил он. — Именно это меня и беспокоит.

Доктор Розен поставил свой „мерседес“ у клиники Дерби, когда я остановился рядом на своем „торнадо“ и помахал рукой, приветствуя его. Он остановился на тротуаре: худощавый, безукоризненно одетый мужчина с козьей бородкой, в огромных очках в калифорнийском стиле — в нижнем углу левой линзы были вырезаны инициалы хозяина. Я часто думал, что доктор Розен намного лучше смотрелся бы в Голливуде, чем в Салеме. По натуре он был эксгибиционистом и обожал общаться на медицинском жаргоне, изобилующем определениями типа „тск-аналог“ или „акцептационный невроз“.

Однако он был великолепный специалист — образованный, честный, беспокоящийся о пациентах в лучших традициях деревенских врачей Новой Англии, а его склонность к фанфаронству была всего лишь невинной слабостью.

— Добрый день, Джон, — весело сказал он. — Идем, выпьем кофе.

— Я пришел только навестить Энн, — объяснил я. Мы пошли вместе по испещренной пятнами солнечного света тропинке к застекленным дверям клиники. В приемном покое, где работал кондиционер, было прохладно и спокойно, звучала тихая музыка, вокруг стояли уникальные комнатные растения. Небольшой водопад, тихо позванивая, падал в бассейн неправильной формы, заселенный золотыми рыбками. На другом конце помещения сидела за столом красивая золотоволосая санитарка в белом халате, белой шапочке и безукоризненно белых больничных туфлях. Она явно не отличила бы кисту от куста, но это совершенно не имело значения. Она просто была необходимым элементом „мягкой атмосферы“, создаваемой доктором Розеном.

— Кто-нибудь звонил, Марго? — спросил доктор Розен, проходя мимо стола.

— Только мистер Уиллис, — ответила Марго и затрепетала черными как смоль ресницами. — Ох, и еще доктор Кауфман из Западного Израиля.

— Соедини меня с доктором Кауфманом через десять минут, хорошо? поручил доктор Розен. — Уиллис пусть останется на более позднее время. Пока он сам не позвонит. Речь шла о его фиброзе?

— Наверно, да.

— Идем, Джон, — пригласил он меня жестом. — Спасибо, Марго.

— Пожалуйста, — мурлыкнула Марго.

— Новенькая, да? — заметил я, входя за Розеном в его просторный кремовый кабинет. Я огляделся. На стене висела все та же большая картина маслом работы Эндрю Стевовича — женщина с лунными глазами и двое лунных мужчин. Я знал каждую подробность, каждый оттенок и цвет этой картины, поскольку долгие часы просиживал напротив нее, рассказывая доктору Розену о своей депрессии и одиночестве.

Доктор Розен сел за широкий тисовый стол и мельком просмотрел почту. Не считая утренней корреспонденции, угол стола был пуст, там стояла лишь небольшая абстрактная статуэтка, напоминающая свернутый треугольник. Доктор Розен сказал мне когда-то, что эта статуэтка символизирует сущность силы врачевания в каждом человеческом организме. У меня это скорее связывалось с тяжелым случаем несварения, но я оставил это мнение при себе.

— Энн, — отозвался доктор Розен, словно продолжая уже начатый разговор. — Энн перенесла болевой шок и серьезную контузию; у нее сломана кисть, асфиксия мышц, растянуты сухожилия бедер. Ну, шок с тех пор наверно уже миновал, но физическое облегчение наступит лишь через пару дней.

Он замолчал и, наморщив лоб, посмотрел на письмо от Питера Бента Бригхема, а потом поднял на меня взгляд, выражающий сдержанное любопытство.

— Наверно, предпочитаешь не рассказывать, как это случилось? спросил он.

— Разве Энн ничего не говорила?

— Сказала, что занималась гимнастикой и упала, но мне очень трудно поверить в такое. Особенно если учесть, что она должна была падать с широко расставленными ногами, как балерина, выполняющая поперечный шпагат. К тому же, синяки и царапины на коже явно указывают, что она вдобавок была еще и голой.

Я пожал плечами и постарался сделать вежливое бесстрастное лицо.

Доктор Розен с минуту наблюдал за мной, дергая себя за козлиную бородку. Наконец он сказал:

— Джон, я не утверждаю, что травмы Энн как-то связаны с тобой. Но напоминаю, что я врач, и, как врач, я должен задавать вопросы. Это принадлежность моей профессии. Врач не только лечит симптомы, но и старается распознать причины на случай, если симптомы появятся вновь. Он не занимается только механическим исправлением поломанных костей.

— Знаю, доктор, — я кивнул. — Но прошу мне верить: между нами не было ничего… как бы вы выразились? Ничего несоответственного.

Доктор Розен поджал Губы, явно не удовлетворенный моим ответом.

— Послушайте, — продолжал я. — Я не избивал ее. Я почти ее не знаю.

— Она была с тобой в ту ночь, когда это случилось, и какое-то время она была голой.

— Но так бывает, доктор. Люди иногда раздеваются догола по ночам. Но прошу поверить, что ее нагота не имела ничего общего со мной. И ее повреждения тоже. Я только привез ее сюда, чтобы вы ей занялись.

Доктор Розен встал и сделал пару кругов вокруг стола, глубоко засунув руки в карманы брюк.

— Ну что ж, — сказал он. — Я не смогу доказать, что ты врешь.

— А вы так хотите это доказать?

— Я только хочу знать, что случилось. Джон, эта девушка ушиблась не во время занятий гимнастикой. Ты это знаешь, и я тоже. Я не собираюсь совать нос в твои дела. Я не гражданский комитет в одном лице. Но как врач я должен знать, как дошло до того, что Энн была так грубо избита и оскорблена. Ее повреждения имеют аналог лишь с одним… честно говоря, садомазохизмом.

Я вытаращил на него глаза.

— Вы шутите? Садомазохизм? Вы на самом деле думаете, что Энн Патнем и я…

Доктор Розен побагровел и поднял руки.

— Джон, прошу тебя, не надо ничего объяснять.

— Видимо, я должен, раз дело дошло до того, что вы считаете, будто я привязал Энн Патнем к поручням кровати и исхлестал ее бичом.

— Прошу прощения. Я вообще не имел в виду, что… — доктор Розен замолчал, не закончив фразы. — Извини. Я просто все еще не могу понять, как были нанесены эти травмы. Не сердись. Это было крайне бестактно с моей стороны.

— Было бы, конечно, еще более бестактно, если бы я ее действительно избил, — заметил я.