Мария Семёнова - Джокер

Что ей делать там, на Багамах? Кверху пузом валяться? Прожигать жизнь?..

Не-ет, она предпочитала каждодневно изводить официантов, третировать мэтра и докучать поварам. Здесь ей было удобно.

Могучая и беспощадная Мамба не гналась за внешней роскошью и успехом. Она вообще редко покидала этот дом, похожий на обросший илом «Титаник», потому что здесь была её крепость. Крепость, чьи стены за долгие годы напитались томами колдовской силы и отзывались Мамбе, как скрипка.

Особенно это относилось к её кабинету, в котором хозяйка сегодня как заперлась с самого утра, гак и не показывалась наружу. Персонал на цыпочках пробегал мимо закрытой двери, безотчётно стараясь миновать её как можно скорей, но внутри кабинета на самом деле ничего уж такого особенного не происходило. Там никого не скармливали змеям и не сжигали живьём. Чёрная Мамба просто давала последний инструктаж, рукой мастера наносила заключительный штрих.

Сегодня она отправляла в дальнюю дорогу козырного Мгави. А с ним — шваль, мелкую разменную карту: Узкоглазого и Белую Козу. Белый Картак, которому нынче нравилось называть себя Панафидиным, уже прибыл на место, сообщил, что внедрился и прогнозирует успех. «Пусть, пусть прогнозирует, — усмехалась про себя Мамба. — Личного времени на перспективу ему немного осталось…»

Она осушила стакан и строго посмотрела на азиата, вытиравшего со лба пот.

— Ну что, прочёл? Запомнил?

Тот заблаговременно входил в образ чукчи. То есть парился в меховой кухлянке, натянув на голову капюшон. На туго затянутом ремне висели нож, кисет и колотушка для снега. Он очень гордился своей придумкой. Русские ищут человека азиатской внешности? Бог в помощь! Пусть попробуют узнать террориста Мирзоева в этом персонаже анекдотов про чукчу…

Впрочем, попытки «войти в образ» покамест не продвигались дальше идиотского костюма и неумеренного употребления слова «однако». Мамбу это бесило, но волю чувствам она не давала, потому что мысленно давно уже махнула на Узкоглазого рукой.

— Читай дальше, дурак. — Она раздула ноздри, фыркнула по-звериному и повернулась к Мгави. — А ты, котёнок гиены, [18] Детёнышей гиены (занимающих, как считается, некое промежуточное положение между псовыми и кошачьими) принято называть именно котятами, а не щенками. не вздумай блевануть мне на ковёр! А ну, марш в сортир!

Ее главный козырь из последних сил сдерживал рвотные спазмы. Таково было побочное действие дедовского средства, принятого утром. Средство работало хоть и верно, но медленно и вдобавок негладко. Кожа Мгави меняла цвет неравномерно, лицо пошло такими пятнами, что жутко было смотреть. Ну как есть котёнок гиены, к тому же ещё и больной. Мгави отчаянно мутило, до кругов перед глазами и зубовного скрипа…

— Терпи, Чёрный Буйвол, — усмехнулась Мамба и посмотрела на стену, где над алтарём расположилась целая галерея портретов. — Не правда ли, господа?

Господа ей не ответили, по крайней мере вслух. Отец Костей [19] Он же Барон Суббота — Большой Джентльмен Королевства Смерти и Мёртвых. Изображается как чернокожий человек во фраке, с тростью и сигарой. курил свою сигару, Мартин Лютер Кинг думал думу об эмансипации негров всех стран, а надежда и опора заирской нации генерал Мобуту Сесе Секо, [20] Государственный деятель, который придал каннибализму современный оттенок, заведя обычай поедать своих политических противников видимо, просто предавался приятному пищеварению. Ну что ж, молчание — знак согласия.

— Теперь ты! — Мамба ожгла взглядом Облегчёнку, рассеянно листавшую Библию. — Хватит, всё равно ничего не поймёшь, я тебе на словах всё растолкую. Если только у тебя ещё не все мозги отсохли…

Взгляд и голос обеамы дышал беспредельным презрением. Вот ведь Белая Коза. Ни прибавить, ни убавить. Дивный образец своей расы. Безнравственность, отсутствие манер, непроходимая глупость… а внешность! Словно про неё были эти стихи, написанные талантливой чёрной рукой:

— Иду, уважаемая старшая партнёрша, иду. — Облегчёнка осторожно положила на стол Библию, встала с кресла и приблизилась к Мамбе, мерившей её взглядом. — Слушаю вас.

Одета она была в этаком развратно-сексуально-академическом стиле. Вроде бы строгий деловой костюм, но — с микроскопической юбкой. Вроде бы галстук — и тут же просвечивающая блузка, не скрывающая отсутствия нижнего белья. Вроде бы собранные в скромный пучок волосы, неброские очки — и пряные французские духи, способные даже мертвеца заставить выскочить из гроба.

— И повторяю, — приказала ей Мамба. Сощурилась и властно повела рукой. — И запоминаю! — Голос её зазвенел силой, обрёл полёт и превратился в песню: — Я люблю Иисуса! Я люблю Иисуса! Все струны моей души поют гимн Иисусу!

— Да, да, все струны моей души, — слегка раскачиваясь, сипло повторила Облегчёнка. Со стороны она была похожа на послушную заводную куклу. — Иисуса я люблю, Иисуса я люблю! Гимн поют все струны моей души…

— Танцует от радости мое сердце. — Бёдра Мамбы мощно задвигались, обещая далеко не молитвенный экстаз. — Славься, Сын Божий, славься! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! Славься на все четыре стороны света…

— Аллилуйя. — Облегчёнка тоже пустилась в пляс, бёдра ее выделывали явно не танцевальные движения. — Слава Твоя над трясинами и болотными топями… Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

— Ну вот и ладно, — совсем другим тоном произнесла Мамба, и её рука отдала новый приказ. — Закрой рот, сконцентрируйся и продолжай в том же духе. Давай, давай, давай, шевели ногами. Вот так, вот так, вот так… — Посмотрела на самозабвенную пантомиму Облегчёнки, удовлетворённо хмыкнула и снова обратила своё грозное внимание на азиата. — А ты, бездарь, может, тоже в пляс хочешь? Брюхо порастрясти?..

В это время в кабинет вернулся страдалец Мгави. Вернее, ввалился, цвет его лица вызывал мысли о зелено-буром камуфляже. Дедовское средство было снадобьем не для слабаков.

— Всё ещё негр, — недовольно покачала головой Мамба, указала ему на диван и покосилась на Облегчёнку, извивавшуюся в углу. — А ну, голос!

Голос раздался немедленно, будто обеама нажала некую кнопку. Слова всё так же пребывали в резком контрасте с вакхическими откровениями танца:

— Иисус! Иисус! Мы любим Тебя, Сын Божий! Любим! Отныне и во веки веков! Аллилуйя, Сын Божий, аллилуйя! Отныне и во веки веков!