Антон Вильгоцкий - ЛАВКА УЖАСОВ

В силу ряда причин я предпочитал шумную обстановку круглосуточного питейного заведения тихому уединению снятой полтора месяца назад квартиры. В первую очередь - из-за собиравшейся в «О.Г.И.» публики. Обывателей вы там не найдете - все сплошь творческие личности. Да не интеллектуальная шпана навроде меня, а состоявшиеся, уверенные в завтрашнем дне персонажи.

Однажды я уговорил директора клуба позволить мне выступить в «О. Г. И.» со своими стихами. О, до сих пор помню мельчайшие детали той ночи…

Вот сверкает, возвышаясь над толпой, выбритый череп художника-концептуалиста Германа Виноградова. Чуть поодаль в гордом одиночестве пьет горькую культовый прозаик Андрей Левкин. А вот и новомодный певец Оскар потягивает клюквенный морс в компании - как ни странно - двух смазливых девиц. И я - король! - читаю собравшимся свои вирши, извиваясь у микрофонной стойки, как рок-звезда. Пронзаю воздух ядовитым жалом, купаюсь в собственной крови, дышу распадом и разложением.

Протягиваю руку навстречу каждому из присутствующих - моля о помощи и, вместе с тем, стремясь скомкать, задушить, уничтожить. Как у Бодлера:

И вот уже распрямляется, ища меня взглядом, подвыпивший Виноградов, и замирает на полпути ко рту сжимающая рюмку длань Левкина, и даже эстрадник изумленно таращит глаза, возможно, представляя себе, какой стремительный взлет его ожидает, возьмись он со мной сотрудничать. Молодежь оживленно переговаривается, поминутно кивая в мою сторону. О, да, теперь я - часть московской богемы, и все эти люди не просто скрашивают мое одиночество, а восхищаются мной. Не об этом ли я мечтал столько лет? Теперь у меня есть реальный шанс заключить контракт с каким-нибудь авангардным издательством, выпустить свою книгу многотысячным тиражом, врезать, наконец, промеж глаз вонючему, поросшему крысами и тараканами монстру по имени Социум! Я чемпион! Я кумир!

Ваш личный карманный Бог.

По окончании моего выступления Левкин жестом поманил меня к себе, дополнив приглашение выразительным щелчком по горлу. Ну что я, долбоклюй, - не засветиться в компании известного писателя?! Заодно и почву прощупать можно, насчет издательств порасспросить, маскируя свой корыстный интерес неспешной интеллектуальной беседой. Давно, очень давно я никому не ездил по ушам насчет Бодлера, Уайльда и Блейка.

Где-то в промежутке между Вийоном и Теофилем Готье к нам подсел еще один человек, на вид - мой ровесник.

- А вот, кстати, и один из тех, с кем вы так жаждете познакомиться, - сказал Левкин. - Петр Розанов из «Империала».

Розанов, как оказалось, тоже был свидетелем моего триумфа. Он не поскупился на похвалу. «Неплохо бы, Георгий, издать все это в одном флаконе», - сказал Петр.

Ну да, я тоже так думаю. Это было бы грандиозно.

Левкин вскоре ушел, а мы с Розановым продолжили возлияния (средств на свою будущую карьеру я не жалел), пробухав еще три с половиной часа и расставшись чуть ли не братьями. Всю дорогу домой я повторял про себя телефон издательства, который и сейчас помню наизусть.

За окнами вставал рассвет, а я ложился спать, будучи уверен, что главный барьер на пути к Парнасу я уже преодолел. Несмотря на то, что с тех пор ничего не изменилось, я по-настоящему благодарен судьбе за то утро. Утро, когда я впервые за много лет вновь почувствовал себя человеком.

Утро новой жизни.

Не понимаю, что происходит. Вроде бы, я проспал положенные восемь часов, а чувствую себя так, будто не смыкал глаз неделю, не меньше. Время от времени проваливаюсь в сон и вскакиваю, как ужаленный, поскольку успеваю за несколько минут пройти все девять кругов Ада. Но ничего не могу запомнить. Возможно, это и к лучшему - не с моими нервами смаковать такие подробности. Будь я посмелее, непременно начал бы копаться в памяти, выудил оттуда леденящие душу сюжеты и написал что-нибудь вовсе уж беспросветное. Боюсь. А ведь еще каких-то полгода назад я не спешил просыпаться, когда ночами являлись демоны. Смотрел до последнего, покуда кошмар не уносил меня в такую запредельную бездну, где трудно продержаться и тысячную долю секунды. Не раз по пробуждении я находил у себя седые волосы.

Всеми способами борюсь со сном: литрами истребляю кофе, то и дело сую голову под холодную воду, на полной громкости слушаю экстремальный рок. Но толку мало.

Опять меня тянет вниз. Попробую…

Господи! Да я, должно быть, повредился рассудком, если пишу стихи в бессознательном состоянии! Не будь это мой почерк, я бы подумал, что кто-то другой написал их, пока я спал. Если же, все-таки, это сделал я, то завтра нужно звонить не редактору, а психиатру. Меня бросает в дрожь при одной только мысли о том, каким образом могли появиться на свет эти клятые восемь строчек.

Да, я полжизни провел за письменным столом и мог бы, в принципе, бесконтрольно водить по бумаге ручкой во время сна. Но никогда, никогда эти каракули не сложатся в осмысленный текст! Выходит, я и не спал вовсе? Тогда почему не запомнил момент создания стиха? И почему мне так страшно от этого?

Помнится, был уже случай, когда страх, подобный сегодняшнему, гладил холодными пальцами мою душу. Проснувшись однажды в шесть тридцать пять утра, я обнаружил, что будильник, который должен был поднять меня ровно в шесть, выключен. Как будто я, не пожелав вставать в назначенное время, лениво хлопнул рукой по кнопке и вновь погрузился в сон. Едва осознав это, я пулей вылетел из постели, сотрясаемый мелкой дрожью. Я не был бы так испуган, если бы мог найти более-менее внятное объяснение случившемуся. Все дел в том, что я совершенно не помнил, как, проснувшись в шесть часов от нудного дребезжания, решил, что мне вовсе не обязательно железно блюсти пионерский режим.

А значит… Значит, кто-то другой проснулся в то утро в моей постели, выключил будильник и снова уснул. Кто-то другой, но не я.

Сдается мне, что стих этот тоже написал тот я, который не я. Это страшнее всего, ведь в таком случае меня можно смело записывать в психопаты…

Даже обследования не надо. Раздвоение личности, вот как это называется. Одна из бесчисленных разновидностей шизофрении.

Но дело не только в этом. Я боюсь того, что написал, боюсь самих этих строчек, каждая из которых - как дохлый гниющий глист.