Челси Ярбро - Костры Тосканы

— Я к вашим услугам. — Ракоци понял, что в схватку вступает сильный противник. — Я постараюсь быть с вами откровенным, ибо ваш вид внушает мне уважение. — Он не смотрел на Марио, но знал, что тот уязвлен.

Фра Станислао кивнул.

— Вы говорите, что являетесь наследником Франческо да Сан-Джермано?

— Да, это так.

— У вас есть тому доказательства?

— У меня имеется гербовая печать, которая должна быть вам известна: затемненный солнечный диск на серебряном поле. Кроме того, у меня есть несколько писем от дядюшки и письменные свидетельства двух португальских монахов о его смерти. Я уверен, вы знаете, что он нашел приют в Португалии — у своего знакомца, алхимика Бранко.

Фра Станислао снова кивнул.

— Вы можете предъявить нам все это?

Ракоци тяжело вздохнул.

— Я с момента приезда пытаюсь все это кому-нибудь предъявить, но складывается впечатление, что никому во Флоренции нет до меня дела. Если вы возьметесь за меня ходатайствовать, я с огромной охотой готов довериться вам.

Фра Станислао сморгнул и побарабанил пальцами по столу.

— Хорошо, мы вернемся к этому позже. — Он заглянул в пергамент, лежащий у него под рукой. — Поговорим теперь о донне Деметриче Воландри. Вы ведь хлопочете о ее освобождении, так?

— Да, — согласился Ракоци, ощутив укол в области сердца — Мой дядюшка передоверил мне заботы о ней. Он хотел, чтобы донна Деметриче ни в чем не знала нужды, и положил ей за службу приличное содержание.

— Но она обвиняется в ереси, — тихо заметил фра Станислао.

— Она не признала себя виновной. Обвинение можно и отозвать. Возможно, ее оболгали, запутали, неправильно поняли, — Он горделиво выпрямился и словно бы от волнения заговорил с сильным акцентом, — Я не знаю, как принято здесь, во Флоренции, но в Трансильвании воля покойного — это закон. Освободить бедную женщину, если хотите, — мой долг.

Фра Станислао переменил тон, в его голосе появилась угроза.

— Долг — понятие христианское, а не светское. Вы ведь христианин? И кажется, даже католик?

Ракоци оскорбленно кивнул.

— Мне странны ваши сомнения. Вам ведь известно, что я ежедневно хожу к мессе. Или меня тоже кто-нибудь оболгал? — Он решил вновь рискнуть и грубым ходом сбить допросчиков с толку. — Фра Марио полагает, что я ворую картины. Вы тоже считаете так?

Фра Станислао нахмурился. Чужеземец опередил его, ему ничего не осталось, как пробурчать:

— Я пока что воздерживаюсь от суждений.

— Что ж, обыщите палаццо. Христовы воители уже шарили там, но они были больше заняты порчей вещей и, возможно, что-нибудь пропустили, — Ракоци сдвинул брови, голос его гневно возвысился: — Только прошу, отправьте с этими варварами какого-нибудь достаточно взрослого и разумного человека, чтобы за ними был хоть какой-то пригляд.

— Вы довольно дерзко ведете себя, синьор Ракоци, — сухо заметил фра Станислао.

— Это неудивительно, я возмущен, — Ракоци склонился к столу. — Осмотрите палаццо!

Фра Станислао пренебрежительно отмахнулся:

— Раз вы настаиваете на этом, значит, картин там уже нет.

— Что? — воскликнул Ракоци и осекся, как человек, осененный ужасной догадкой. — Так-так… я понимаю. Если бы мне вздумалось уклониться от обыска, это укрепило бы вашу уверенность в том, что картины украл я. А поскольку я сам прошу осмотреть мое обиталище, вы заявляете, что умыкнутое попросту перепрятано. Чудно, чудно. В любом случае я остаюсь на крючке. А у вас пропадает необходимость опрашивать флорентийцев. Иноземцы всегда во всем виноваты, это очень удобно, не правда ли? — Он в негодовании фыркнул и сжал кулаки.

— Дело вовсе не в том, что вы иноземец! — запальчиво выкрикнул Марио, несмотря на предостерегающие жесты старших доминиканцев. — Просто факты указывают на вас. Вас видели возле картин. Вы разговаривали с Боттичелли.

— Я этого и не отрицаю, — быстро ответил Ракоци. — Он попросил меня вернуть ему картину, купленную у него моим дядюшкой несколько лет назад. Я обыскал все палаццо, но ее не нашел. Об этом мы с ним и говорили. Я даже сказал ему, что очень рад, что она не сгорит. — Он удивленно покрутил головой и продолжил: — Мне хотелось в последний раз взглянуть на холсты, но Христовы воители очень ревностно их охраняли. Туда допускали только монахов. Спросите тех, кто стоял в оцеплении, они подтвердят.

Еще бы не подтвердить, если Ракоци специально там терся. А вот как он прятал холсты под накидку, не видел никто.

Фра Станислао пришлось признать истинность его слов.

— Мы знаем — охрана работала хорошо. Однако один из охранников утверждает, что видел монаха в таких же синих, как у вас, сапогах.

Ракоци неожиданно расхохотался. Фра Станислао осенил себя крестным знамением и озадаченно на него посмотрел.

— Прошу прощения, — сказал Ракоци, задыхаясь — Доминиканец в модных сапожках! — Он вновь засмеялся. — Это слишком нелепо! Я стоял рядом с монахами, там было тесно. Возможно, охранник ваш не разобрал, где чьи ноги… там яблоку было негде упасть. Во всяком случае, обувью я ни с кем не менялся. — Ракоци вновь весело улыбнулся и смолк.

Фра Станислао поморщился.

— Что ж, возможно, наш молодой человек и ошибся.

Он потянулся к пергаменту и сказал со скучающим видом:

— Аутодафе назначено на десятое марта. Сегодня — шестое. Завтра или днем позже дознаватели нашего ордена допросят обвиняемую Воландри, чтобы определить, еретичка она или нет. Первый допрос ее не привел к ожидаемым результатам.

Ракоци похолодел.

— Что это значит?

— Это означает, — осторожно пояснил доминиканец, — что с ней пока ничего не делали, а лишь попросили признаться в содеянном. Она отказалась нам отвечать. Поэтому завтра ее подвергнут допросу с пристрастием.

Ракоци хорошо знал, что за этим стоит. Но слова его прозвучали почти безразлично:

— Разве в таких случаях не достаточно клятвы?

Фра Станислао с сожалением покачал головой.

— Вы человек светский, вам этого не понять. Дьявол хитер и упорен. Словесных внушений тут мало. Ради спасения души тело должно пострадать.

Молодой доминиканец также счел нужным дать пояснения. Повернувшись к Ракоци, он сказал:

— Либо она признается в ереси, либо докажет свою невиновность. В этом случае мы вам ее отдадим.

— Но чем она может доказать свою невиновность? — спросил Ракоци, уже зная ответ.

— Смертью своей, чужеземец. Лишь смертью. Отрицая свою вину до конца.

Фра Станислао поморщился. Ответ молодого священника показался ему жестоким. Он ласково улыбнулся.

— Будет достаточно лишь подвести ее к этой грани, а дальше останется только ждать. Смертью своей она будет прославлена в царстве небесном, а если выживет — мы отпустим ее. Ежели же она признает свою вину, десятого марта ее сожгут. На костре, вместе с другими еретиками.