Челси Ярбро - Костры Тосканы

Алхимику Франческо Ракоци да Сан-Джермано шлет свои приветствия Леонардо.

Простите меня за небрежность почерка, я ведь левша и, упрощая дело, пишу с обратным наклоном. Я слышал от Боттичелли, что вы можете одновременно (причем одинаково хорошо) писать и правой, и левой рукой, и, признаться, завидую вашему дару. Если бы я так умел, мне работалось бы вдвое быстрее.

Позвольте мне поблагодарить вас за присланные пигменты и краски. Все цвета хороши, но особенно я восхищен голубым. Вы уверены, что он не поблекнет? Я попробовал его и остался весьма доволен. Но мне хочется, чтобы краски быстрее сохли. Если вы найдете секрет быстросохнущего состава, не теряющего при том ни сочности, ни густоты, я пойду к вам в подмастерья.

Да-да, мой друг, это трагедия, но живописец постоянно чем-нибудь недоволен. Как бы ни замечательно было творение, образ его всегда совершеннее. Не знаю, испытываете ли вы те же чувства, занимаясь наукой, но из своего опыта я вынес одно: самым прекрасным в картине является замысел, а воплощение всегда отстает.

Я не люблю говорить, что работа готова, ибо знаю, что она могла бы быть лучше, и потому с удовольствием вожусь с механизмами, снискав себе даже в этой области известную репутацию. Машины всегда работают как положено. Чего ожидаешь от них, то и получаешь. Машину можно считать законченной вещью, полотно — никогда.

Мне очень жаль, что во Флоренции не все ладно. Наш общий друг Сандро весьма тем озабочен, но он находит утешение в общении с вами. Я слышал, вы побывали в Индии и видели там храмы величиной с римский квартал. Как я завидую вам! Если бы не Сфорца и иные мои покровители, я бы объездил весь мир.

Если нужда или любопытство приведут вас в Милан, обязательно навестите меня. Мне хочется расспросить вас о многом. Шлите мне новые краски, пигменты и лаки, я буду рад опробовать их. Сейчас очень редки люди, любящие искусство, а уж тех, кто в нем разбирается, и вовсе не сыщешь.

Будьте добры, передайте мои приветы Боттичелли и всем, кто помнит меня. В основном это те, кого обогрел сердцем Лоренцо и кому его нынче недостает. Смерть Медичи Великолепного — большая утрата. Даже здесь, в Милане, я явственно ощущаю, что его уже нет.

Еще раз благодарю за подарок и жду от вас новых вестей. Мое письмо дойдет до вас быстро, оно прибудет с герольдом Моро, посланным к молодому Медичи, которому — увы! — не дано стать достойной заменой отца, ибо лишь равный может соперничать с равным. Не ждите от него особых милостей, Ракоци. Впрочем, мне думается, вы, как и я, привыкли всегда рассчитывать лишь на себя.

Примите мои уверения в совершеннейшем к Вам почтении.

Гаспаро Туччи был раздражен. Он уже с час околачивался в подвалах да Сан-Джермано, он сам их строил, тут не на что было смотреть. Не утешало его и пение Амадео, месившего тесто для пирогов, ибо неаполитанец немилосердно фальшивил.

Наконец подошел Руджиеро.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось ждать, старина.

— Ладно, чего там. Раз уж другие парни уехали из Флоренции, с оставшимися можно не церемониться, а?

Гаспаро расправил плечи и заложил большие пальцы за широкий кожаный пояс.

— Ну-ну, Гаспаро. Ты же знаешь, что это не так. Просто хозяин никак не мог отделаться от незваного гостя. Доминиканцы — люди настырные и любят поговорить.

— Чтоб их! — Гаспаро выругался. — В последнее время они совсем обнаглели. Во все вмешиваются, всюду суют свой нос. Чего им нужно от добрых людей? Я посещаю мессу, хожу к причастию, знаю «Верую», «Отче наш» и «Аве Мария». Я почитаю святых и не богохульствую. Большего можно требовать только от монаха. Но их проповедник думает по-другому.

Руджиеро втайне одобрил речи Гаспаро, но вслух осторожно сказал:

— Святые братья проводят так много времени в размышлении о жизни на небесах, что им и в жизни земной хочется видеть нечто подобное. — Он направился к черной лестнице. — Пойдем, нам нужно проверить счета.

Гаспаро кивнул, но не оставил доминиканцев в покое.

— Вечная жизнь! Они говорят нам, что в ней награда за все наши страдания! Однако не так-то все просто, — громко заявил он, поднимаясь за Руджиеро на третий этаж. — Я много об этом размышлял. Не думаю, чтобы эта вечная жизнь меня так уж манила.

Руджиеро даже остановился.

— Что-что?

— Ну, если это означает сидеть сиднем и распевать гимны во славу небес, то и от недели такой жизни можно свихнуться. У турок, по крайней мере, в раю женщины и прочие удовольствия, такой рай мне более по душе. Черт побери, Руджиеро, не будь я примерным христианином, я точно подался бы к туркам, надеясь попасть под присмотр пухлого ангелочка с толстеньким задом.

Гаспаро расхохотался, но тут же умолк, заметив на верхней площадке фигуру в черном.

— Eccellenza, [39] Eccellenza ( um .) — ваше превосходительство. — смешавшись, пробормотал он.

— Ах, Гаспаро, — посмеиваясь, воскликнул Ракоци. — Мы во Флоренции. Тут титулы не нужны! — Он приобнял польщенного мастера, затем с улыбкой посмотрел на него. — Так, значит, ты полагаешь, что вечная жизнь особенных наслаждений тебе не сулит?

— Да, полагаю, — буркнул смущенно Гаспаро.

— Вечная жизнь, — задумчиво проговорил Ракоци, вступая в просторный зал. — Возможно, мы и не должны ждать от нее наслаждений?

Гаспаро протестующе вскинул руки.

— Если это так, во имя чего же мы терпим страдания в жизни земной? — Он понимал, что не сможет тягаться с алхимиком в споре, но глаза его воинственно заблестели.

— Открой мою комнату, Руджиеро, — сказал Ракоци и обернулся к Гаспаро. — У меня есть знакомая… — Он помолчал. — Очень хорошая знакомая. Она бы сказала, что у тебя есть философская жилка. Вы бы определенно сошлись.

— Если она во Флоренции, я буду рад побеседовать с ней, — ляпнул Гаспаро. Он представил себя в кругу богатых кавалеров и дам, и ему стало неловко. Но сказанного не воротишь.

— Она, к сожалению, в Риме, — беспечно ответил Ракоци, не замечая смущения собеседника. — Но кто знает? Возможно, ей когда-нибудь захочется приехать сюда.

Руджиеро открыл незаметную дверцу в стене, и они вошли в небольшую комнату, всю площадь которой занимали столы, заставленные разнообразными приборами и механизмами. В глаза первым делом бросались часы разных видов и форм, все они показывали различное время, тут же стояли весы — как пружинные, так и аптекарские; одни были снабжены огромными гирями, другие — точными разновесами, мелкими, как горох… Гаспаро изумленно присвистнул и, увидев обыкновенные конторские счеты, обрадовался им как давним друзьям.

— Садись, — указал Ракоци на резное изящное кресло. Гаспаро, привыкший к грубым табуретам и стульям, осторожно присел, опасаясь, как бы хрупкая вещица не развалилась под ним.