Олег Шовкуненко - И настанет день третий

Ага, а вот, наконец, и цель моего короткого путешествия! Увидев следующую дверь, на которой красовалась аккуратно выведенная жирная свастика, я обрадовался и одновременно с этим забеспокоился. Обрадовался потому, что нашел. Забеспокоился, поскольку дверь оказалась приоткрытой, словно забывчивый хозяин ее так и бросил, спешно отправившись по своим неотложным делам.

Что-то не видел я тут открытых дверей. Тем более Ганс со своей врожденной немецкой основательностью и аккуратностью не мог оставить открытым путь к своим сокровищам. Запреты запретами, а жажда золота, что ни говори, штука коварная. Кто пожаднее может и не устоять. От таких мыслей у меня мороз по коже пробежал. А вдруг Ганса и впрямь грабанули?! Как же мы теперь это золото проклятущее насобираем? И времени осталось совсем ничего, часов двадцать, я так полагаю.

Подхваченный волной страха и сомнений, я с ходу влетел в сокровищницу «Третьего Рейха». Фух, слава богу, полным-полна моя коробочка! В центре кладовой возвышалась груда золота высотой в человеческий рост. Нет, не в рост Чен Фу, метр с кепкой, а в мой, двухметровый ростец, подобающий истинному русскому моряку.

В полумраке кладовой золотые самородки играли и светились, словно раскаленные угли догорающего в ночи костра. Они звали и манили, обещая тепло, покой и забвение. При виде такой красотищи я слегка поплыл и размяк. Захотелось бухнуться на эту кучу, обхватить ее руками и валяться, загребая золотые камешки, как детишки загребают гладкую морскую гальку на каком-нибудь ялтинском пляже.

– Ай, зараза! – я вскрикнул от неожиданной острой боли.

Мою голую лодыжку словно огнем обожгли или собака бешенная вцепилась. Я дернулся, подпрыгнул, ошалело глянул вниз и обмер. Нет, никакая это не собака. Это… это… это, глазам не верилось! Это голова ублюдка Ганса. Подкатилась как колобок и стиснула свои гнилые черные зубки чуток повыше моей пятки. Эх, ошибался Чен, когда говорил, что слова это главное оружие обезглавленных бестий. Слова это так… это пустяки, куда страшнее их челюсти.

Я ревел от боли и пытался сбросить вгрызшуюся зубастую опухоль. Дергался, брыкался, но куда там… бульдожья хватка! Делать нечего, пришлось прибегнуть к кардинальным мерам. Я размахнулся и обрушил ледоруб на невиданного доселе противника. Попал прямо в висок. Послышался хруст, и ненавистная Гансова голова мячиком от гольфа полетела прочь. Что хрустнуло, я так и не понял. То ли проломленный череп, то ли именно с таким гадким звуком от моей ноги оторвался солидный кусок мяса. Я с омерзением наблюдал, как отлетев в угол кладовой, голова не успокоилась, а начала с аппетитом его пережевывать. Ах ты, гнида, это ведь мое мясо! Меня обуяла дикая ярость. Переполненный справедливым желанием отомстить, я кинулся на эту окровавленную, отвратно чавкающую тварь. Раскрошу, размелю, разотру в склизкую кашу!

Я замахнулся ледорубом… да так и не ударил. Пропади ты пропадом, чтобы еще марать руки о такую гниль. А, кроме того, если хорошенько подумать… Да, точно! Наверное, следует сказать Гансу спасибо. Не вцепись он мне в ногу, я бы наверняка уже пополнил ряды доблестных золотодобытчиков восьмого круга. Не держит-таки сейчас мой пластиковый фильтр, совсем не держит!

Удрученный неожиданной проблемой, я чисто автоматически пнул голову Ганса ногой. В ответ она словно змея сипло зашипела. Говорить не может. Видать перерубил я Гансу голосовые связки. Тем лучше, никому ничего не разболтает. Стараясь не подставлять свои и без того рваные башмаки под очумело щелкающие зубки стал потихоньку футболить голову к выходу. На кой она мне тут сдалась, внутри то?

Именно за этим увлекательным занятием меня и посетила одна жутко подозрительная мысль. А как вот эта самая буйная нацистская головушка здесь оказалась? Далековато, чтобы докатиться своим ходом. Неужто кто притащил? И только я об этом подумал, как за спиной послышались негромкие шаркающие шаги.

Повернуться я так и не успел. Меня схватили за горло и начали душить. Ах, если бы душить, а то ведь нет! Мою голову загибали назад с явным намерением переломать шею. Я сопротивлялся изо всех сил, но с ужасом понимал, что все потуги тщетны. Если нападавший не ослабит свой звериный напор, я не выдержу.

В отчаянной попытке сбить захват я попятился, чтобы из последних сил впечатать нападавшего в стену. Сейчас он грохнется своей дурацкой башкой и слегка поумерит свой пыл. Как правило, после такого удара перед глазами еще долго плывут радужные круги, а весь окружающий мир раскачивается, словно во время двенадцатибального землетрясения.

Удар в самом деле поучился славный. Вот только вместо противника в стену впаялся я сам. Голова почему-то ухнула в пустоту позади и гулко поздоровалась с твердым камнем. Сознание помутилось. Его уже не хватало, чтобы ориентироваться и твердо стоять на ногах, но каким-то непостижимым образом его все еще оставалось достаточно, чтобы понять, кто вцепился в меня мертвой хваткой.

– Ты победил, Ганс, – прошептал я, проваливаясь в черную бездну.

Сперва я приоткрыл один глаз, затем попробовал расплющить второй. Черт, второй почему-то не открывался. Ах, да, конечно, не было у меня второго глаза. Слова богу, что хоть первый все еще хоть что-то видит. Кстати, а где это я? Это что, тот свет того света? Меня обволакивал желтоватый светящийся туман, столь плотный, что все предметы в нем казались неопределенными размытыми пятнами. Вот, например, что это за гора, возвышающаяся там, на самом краю горизонта? А вот эти два кружащиеся в воздухе светляка… Что они или кто они? Не понять. Может, сумею подняться и подойти поближе. Там и рассмотрю.

Я попробовал пошевелиться. Получилось. Руки и ноги работали, правда, со скрипом и жуткой болью, но это все мелочи. Шею ломило как у тягловой лошади, с которой после тяжелого трудового дня наконец сняли ненавистный хомут. Тоже не беда. Как говорится, если утром проснулся и ничего не болит, значит помер. С большим натягом эту народную мудрость можно было применить и к моему случаю, правда звучала она теперь несколько иначе: если что-то болит, значит это у меня еще осталось, значит это еще не оттяпали. Приободренный и обнадеженный, я, наконец, решился. Превозмогая боль, приподнялся на локтях.

– Слава богу, оклемался!

Два пятна ринулись в мою сторону. По мере приближения они стали превращаться в человеческие лица, и я с радостью узнал эти обожженные, изуродованные, но такие родные рожи.

– Сурен, Чен, вы что ли?

– Конечно мы, кто же еще? – в голосе моего друга слышалось облегчение. – Хорошо, что пришел в себя, а то мы уж и не знали, что с тобой делать.

– По морде били?

– Само собой, – Сурен чуть ли не обиделся, мол, как это я мог подумать, что он позабыл о таком эффективном способе.