Цай Цзюнь - Заклятие

— А если я умру?

— Тогда и я готова умереть, — торжественно заявила Майя.

Сердце мое упало, я не знал, как лучше ей ответить. Я глядел ей в глаза, они были такими прелестными, что я был бессилен противиться. Однако про себя я уже все решил.

Протянув руки, я крепко обнял Майю и прижался к ней.

— Мы навеки вместе, навеки, — шептал я ей.

Она закрыла глаза и обняла меня.

— Не уходи, не уходи, — шептала она.

Я видел, что из ее полузакрытых глаз текут слезы.

Однако это была моя последняя ночь в саду Эдема.

Когда небо постепенно посветлело, Майя продолжала спокойно спать. Я бережно уложил ее на сухой камыш и накрыл двумя толстыми ковриками из овечьей шерсти. Я осторожно оставил ее и последний раз взглянул, не зная, когда я снова смогу ее увидеть. Она была так прекрасна, ее красота настолько не имела себе равных, что в конце концов я бы все равно потерял ее.

Я прошел через заросли камыша и тополевую рошу. На кромке оазиса уже снаряжался к отправлению караван верблюдов. На востоке солнце уже взошло. Уйгуры поглядывали на меня своими зоркими, как у орлов, глазами. Вчера вечером я уже с ними договорился, что караван верблюдов вывезет меня из пустыни в уездный город. Я влез на верблюда и оглянулся на оазис, а потом отвернулся, не в силах больше гладеть. Может быть, в этот миг моя Майя уже проснулась и обнаружила, что меня нет. Она может прибежать сюда. Нет, я не желаю видеть, как она страдает. Я бы хотел, чтобы караван верблюдов тронулся поскорее. По громкому приказу начальника верблюды выступили, унося всех нас отсюда, и мерно зашагали по желтому зыбучему песку. Впереди бескрайняя пустыня.

Прощай, мой райский эдемский сад.

Прощай, моя Майя.

Сейчас я плачу и, проливая слезы, на колыхающемся горбе верблюда пишу свой дневник.

Потом в дневнике отца был пропущен целый год. Бай Би спокойно читала эти выцветшие, пожелтевшие от времени строки. На сердце у нее было так же пасмурно, как за окном в дождливую погоду.

18 октября 1979 года

Погода: ясно. Температура: от +12° до +19 °C. Место: Лобнорский объединенный лагерь археологической экспедиции.

Прошел год, опять я вернулся сюда. Когда вспоминаю свои муки совести за этот год, сам не знаю, что сказать в свое оправдание.

Сегодня мы закончили раскопки древнего города Лоулань. Я уже второй раз здесь. Днем мы вернулись в объединенный лагерь археологической экспедиции, фактически это военный сельхоз на краю Лобнора. Я и Фэнь живем в примитивной палатке. Вначале считалось, что Фэнь не сможет приехать из-за скверных условий: почти ни одной женщины, без которых ей сейчас не обойтись.

Однако она очень интересовалась тем случаем год назад, когда я пропал, и хотела поехать вместе со мной посмотреть все на месте; даже писала прошения начальству. Отговорить ее я не смог, пришлось согласиться. Мой дневник я всегда бережно хранил, хотя и не запирал его. Я доверял моей Фэнь, она обещала ни в коем случае не читать мой дневник.

Поэтому до сих пор она верит моей лжи. Я рассказал ей все: как я скитался по пустыне, как потерял лагерь экспедиции, как больше месяца жил в оазисе первобытной жизнью. Умолчал я только о Майе. Я вообще ничего не говорил о Майе никому, так что никто и не подозревал об ее существовании, в том числе и моя Фэнь. Я не посмел рассказать ей правду. Я боялся, что она не вынесет того, что я обнимал другую женщину. Я надеялся, что рано или поздно все забудется и мы с Фэнь снова начнем нашу жизнь.

Но прошел целый год, а я все не мог позабыть свой эдемский сад, и каждую ночь, пусть даже Фэнь спала у меня под боком, я все равно грезил о Майе. Неужели же мы с Фэнь будем всю жизнь спать в одной постели и видеть разные сны? Я всегда был в подавленном состоянии, иногда в ушах начинала звучать музыка древних мелодий, и я подозревал, что у меня начинается психическое расстройство.

Каждый день и каждую ночь чувство ответственности тяготило мое сердце. Я был виновен перед Фэнь, еще больше — перед Майей. Мое преступление было тяжким, я нуждался в раскаянии и покаянии.

Сегодня вечером Фэнь и я остались наедине, она уже давно заподозрила, что со мной что-то не в порядке, возможно, даже поняла кое-что. Я больше не мог смотреть ей в глаза, это стало невыносимо. Оставалось только признаться и сказать правду, потому что только тогда мое сердце смогло бы успокоиться.

Наконец настало время, когда я решился и все рассказал Фэнь о себе и Майе. Не знаю, что и как я говорил, — все это было как во сне. В общем, все я выложил откровенно, ничего не утаивая, в том числе и мои душевные переживания.

Зная все это, Фэнь очень страдала, она долго молчала, а потом, совершенно неожиданно, простила меня. Она потребовала, чтобы я взял ее с собой повидать Майю. Она хотела увидеть эту женщину, которая перевернула мне сердце и душу, и хотела, чтобы мне представился случай искупить вину. Сначала я не соглашался, но потом, может быть, благодаря таинственным силам решился поехать и разыскать Майю. Я хотел взять с собой Фэнь, чтобы все честно и ясно изложить Майе. Пусть все это будет очень больно, но я считал это своим неизбывным долгом.

Сегодня вечером я увидел слезы Фэнь.

22 и 23 октября 1979 года

Погода: ясно. Температура: от +11° до +16 °C. Место: берег Лобнора.

Я вместе с Фэнь ехал на верблюде в караване, таком же, что тогда увез меня из оазиса. Мы медленно пересекали пустыню.

Мы выступили из базового лагеря объединенной археологической экспедиции с разрешения начальства; потом прошагали на запад более трех часов и достигли небольшого поселка на шоссе через пустыню. Там перешли через шоссе и поймали транзитную машину. Только через несколько часов добрались до небольшого уездного городка на юго-западе пустыни. Там мы прождали несколько дней ежегодного верблюжьего каравана, чтобы вместе с ним отправиться в оазис в глубине пустыни.

Наконец мы различили вдали это зеленое пятнышко. Странное чувство переполняло мое сердце: мой райский сад по-прежнему спокойно лежал передо мной вдалеке, а моя Майя? Я обернулся посмотреть на Фэнь, но выражение ее лица мне не сказало ничего.

Мы вступили в оазис. Древний народ лобу, точно так же, как и в прошлом году, радушно приветствовал караван верблюдов. Однако они очень быстро узнали меня, и я сразу же ощутил с их стороны холодное, враждебное отношение, во взглядах сквозило разочарование. Фэнь стояла, тесно прижавшись ко мне, поэтому и на Фэнь они смотрели враждебно. Они не стали гнать меня прочь, как я опасался, по-прежнему давали мне пишу и воду; однако никто — ни один человек — не заговорил со мной. Увидев меня, все отходили и старались держаться подальше. Я знал, что в их глазах я недостойный доверия обманщик, что я повинен в преступлении.