Челси Ярбро - Тьма над Лиосаном

Староста поселения хмурился, лицо его выражало крайнюю степень неодобрения.

— Надо бы все же послать монахам зерно, — бубнил он угрюмо. — Урожай у них был весьма скудным. И теперь им приходится подтягивать пояса.

— Как и мы их подтянем, — отрезала Ранегунда. — Уже к новому году.

Она все-таки вняла словам Сент-Германа и отобрала у поваров и крестьян летнюю рожь, но не решилась ее уничтожить и держала в запасе. Пусть сначала докажет, что болезнь гнездится в зерне, ведь мука уже на исходе.

— Они зависят от нас, — рискнул напомнить Дуарт. Он почти полностью оправился от приступа помешательства, но время от времени у него все еще судорожно подпрыгивали бровь и щека. — Мы удручим Христа Непорочного, если не накормим монахов.

— У них есть собственные поля, и они работают на них, как и мы. Но все равно я поддержала бы их, однако мне надо кормить людей, оставленных здесь маргерефой. Еще тридцать девять ртов на все тот же припас — это отнюдь не мало. Я поклялась заботиться о жителях крепости, а не об обитателях монастыря Святого Креста. Мой брат слышал клятву.

Она зябко поежилась, ибо утренний холод давал себя знать.

Отдышавшаяся Геновефа сунулась в дверь и воззвала:

— Герефа!

— Сейчас, Геновефа. — Ранегунда кивнула. — Обожди пять минут — и я выслушаю тебя. — Она выжидающе глянула на Дуарта. — В деревне сейчас есть лишний сыр. Отвези им мешок сыра. Добавь к нему пару корзин репы и одну из дойных коз. Для молока или на мясо — как пожелают.

— Ваш брат не порадуется такому решению, — гнул свое Дуарт. — Вы должны блюсти его честь, как и честь крепости Лиосан.

— Если мой брат сочтет, что я его подвела, пусть приедет и сам все проверит, — резко отозвалась Ранегунда. — А потом пусть покажет, как выправить положение.

Она тряхнула головой, забрасывая за спину косы.

— Сыр, репа, коза, — повторил для памяти Дуарт.

— И если у жены Дженса остался мед, отвези им и меду. Гизельберт любит мед, по крайней мере любил, — сочла нужным добавить она, вспомнив о строгости монастырского быта.

— Я скажу ему, что вы так распорядились, — произнес Дуарт со страдальческим видом.

— Конечно. Он поступил бы так же. — Ранегунда без трепета встретила взгляд старика. — Можешь не сомневаться.

Дуарт сдался и, отступая назад, поднес руку ко лбу.

— Кого взять в охрану?

Ранегунда задумалась.

— Герента, Фэксона и… и еще Северика. — Она помолчала. — Прихватите с собой алебарды и возьмите подкованных лошадей. Каких, спросишь у Сент-Германа. А мула выбери сам.

— Конечно, герефа, — ответил Дуарт и с перекошенным нервной гримасой лицом двинулся к двери.

Как только он удалился, Геновефа подступила к столу.

— Прошу простить меня за плохое известие. Я бы смолчала, но… — Она поднесла руки к лицу. — Это ужасно, ужасно.

— Что тебя ужасает? — спросила сочувственно Ранегунда.

Она уже поняла, что дело нешуточное, ибо заметила, как бледна ее гостья.

— Я видела… Я не хочу говорить, но должна. Это дурно… ох, как это дурно!

Геновефа перекрестилась и, боязливо оглянувшись на дверь, замерла.

— Ну? — Ранегунда взяла ее за плечи и легонько встряхнула. — Что ты видела? Говори.

Мгновение Геновефа молчала.

— В швейной комнате весь большой ткацкий станок опутан черными нитями с узелками, — с трудом выговорила она.

— Пентакоста? — Ранегунда вздохнула. — Что опять она натворила?

Геновефа принялась рассказывать сызнова.

— Говорю же, она зарядила ночью в челнок черную пряжу, на которой навязаны узелки.

— Ох! — Ранегунда вздохнула еще раз. — Что навлекает на нас все эти невзгоды? — Взгляд ее затуманился, но через миг прояснился. — Возьми себе в помощь Хрозию, и не отходите от Пентакосты весь день. К вечеру я подыщу в деревне кого-нибудь, кто последит за ней ночью. — Глаза ее остановились на мутно просвечивающем окне. — Хотя такой снег не для прогулок. — Она вдруг подумала о потайном ходе и содрогнулась. — Особенно дальних.

— Хрозию? Хорошо, — кивнула Геновефа. — А Винольду?

Ранегунда мотнула головой.

— Нет. Пентакоста берет у нее травы. Попроси Джусту побыть с тобой, когда Хрозия отлучится. Всем нужно присматривать за детьми. — Она свела пальцы рук, потом развела их. — Докладывайте мне обо всем, что она станет делать. А в швейную я загляну без тебя.

Геновефа благодарно перекрестилась.

— Какую из деревенских женщин вы хотите просить за ней последить?

— Возможно, Оситу. Она здесь недавно и не дрожит перед Пентакостой, как вы.

— Многие знают, чем она занимается по ночам, — быстро произнесла Геновефа. — И Джуста, и Хрозия, и другие.

— Или полагают, что знают, — уточнила Ранегунда. — Я, например, не видела, чтобы Пентакоста летала, как птица. И другие, думаю, тоже.

Она укутала плечи подбитым мехом плащом и заколола его большой римской булавкой. Металл был на ощупь приятен. И, может быть, лишь потому, что эту вещицу отковал для нее Сент-Герман.

— Но она ведь как-то выходит из крепости, — округлила глаза Геновефа. — Наверняка с помощью каких-нибудь заклинаний.

— Вот ты бы и разобралась с этим.

В голосе Ранегунды слышалось раздражение, но сердилась она не на служанку, а на Гизельберта, так и не сказавшего ей, где находится потайной лаз. Поначалу она думала, что его скрытность питает все то же дурацкое недоверие к ее выдержке, но постепенно уверилась, что причина молчания — растущее день ото дня отчуждение и застарелая неприязнь.

— Она ничего такого не говорит, — сказала жалобно Геновефа. — Я даже прислушиваюсь к тому, что она напевает, но в ее песнях нельзя ничего разобрать.

Ранегунда поморщилась.

— Ну разумеется. Она для этого слишком умна. Но ты все же не расслабляйся, авось что-нибудь и узнаешь. — Она озабоченно сдвинула брови. — А я после швейной дойду до деревни. И заодно поговорю с лесорубами. Зима уже близится, а у нас еще нет стольких бревен, сколько надобно королю.

Геновефа поежилась.

— И как они не боятся выбираться за частокол? Когда в лесу лежит снег, разбойников и волков становится больше.

— Не становится, — возразила Ранегунда. — Просто зимой они голодны, вот и все.

— Не хотела бы я выйти замуж за лесоруба. — Служанка зарделась. — А если вышла бы, ни за что не пускала бы мужа за частокол.

Ранегунда ничего не сказала на эту глупость и пошла по лестнице вниз. Дурочку, кажется, удалось успокоить. Но как успокоить себя? Пентакоста все более распоясывается, чувствуя свою безнаказанность: ведь за ней стоит Гизельберт. Пусть он монах, но жену свою ценит более, чем сестру, и, если дело зайдет далеко, без сомнения, примет сторону первой. Не хочется идти против его воли, но, похоже, придется, или Пентакоста играючи втянет крепость в беду.