Арина Веста - Алмазная скрижаль

Вадим Андреевич не был тщеславен, но с невольным вниманием всмотрелся в своего случайного собеседника, изучая его странное, сотканное из парадоксов лицо. Его высокий лоб заваливался назад, вероятно, для равновесия природа выдвинула вперед и утяжелила его нижнюю челюсть. Крупный, грубой архитектуры нос был переломан и сросся не совсем удачно. Рот едва заметно кривился, как от внутренней боли или мрачной усмешки. В ухе болталось серебряное колечко. Черные, без блеска волосы стянуты в конский хвост грязноватой тряпицей.

– Прогуляемся. – Незнакомец показал рукой в длинной перчатке, похожей на мотоциклетную крагу, в сторону старинного кладбища.

Следователь поднял воротник и глубже нахлобучил кепку.

Стеклянное, зеленоватое небо предвещало ночной мороз. Над кладбищенскими тополями ворожили первые звезды.

– Посмотрите на это небо, на блистающие наготой тела звезд. Это огонь, что горит в сердце каждого человека и каждой звезды. Так называемая жизнь – всего лишь взбаламученный нуль, булькающая пустота, одна из фаз остывания огня, плесень, грязное отрепье на теле звезды…

Вадим вздрогнул от внезапного озноба. Этот голос вызывал у него ощутимую кожную реакцию, как скрип железа по стеклу.

– Не скрою, слушать вас было очень интересно, – глухо продолжил черный незнакомец, – но вы ошиблись адресом: быдло не способно любить и чувствовать. Когда за ним приходит всемогущая Смерть, оно даже испугаться не успевает, как червяк под подошвой. Рабы, рабы во всем…

Вадим незаметно для себя задышал чаще – видимо, сам собой включился оборонительный рефлекс. Ядовитый собеседник, несомненно, в раннем отрочестве повесил несколько кошек из брутального любопытства. Видимо, страсть к психологическим экзерсисам не оставила его и поныне.

– Им дали Бога, подарили письменность, сделали революцию. Странный народ: он ухитряется пребывать в вечной спячке, слегка почесываясь от точечных укусов терактов. Он не умеет гордиться собой, своей кровью, своей историей, языком. Даже само слово «русский» – обычное прилагательное, в отличие от имен других наций. А еще эти азиатские наслоения в психике: тяга к большому отцу, к крепкой руке, дикий бунт или тупая покорность судьбе. Народ с подрезанным корнем питается чужими плодами и годится лишь как подъяремный скот.

Вадим Андреевич чувствовал, что барахтается в липкой каверзной паутине. Этот тихий, душный голос теперь будет волочиться за ним, пятнать сгустками тления и проказы.

– Ну и зачем вы все это мне рассказываете?

– О, если Сила спрашивает «зачем», значит, она слабость! Будь проклято «зачем» и вся его родня. По лицу заметно, вам было крайне неприятно меня слушать, но вы терпели и будете терпеть… Терпимость – главный порок русских, конечно, после пьянства, и за последнее тысячелетие ваш народ прошел генетический отбор на терпимость.

Вадим злился, чувствуя поднимающуюся в нем враждебность чисто биологической природы. Неотвратимую неприязнь, замешанную на какой-то древней вражде, вписанную в багровые лабиринты генетического кода, до дна усвоенную каждой его клеткой. Как же он сразу не догадался?.. «Лев с птичьей фамилией», он же Филиппинец.

– Вас, случайно, не Лева зовут? – мельком спросил Костобоков. – Давайте знакомиться. С кем из праздных счастливцев имею честь беседовать о вещах, столь отвлеченных от презренной пользы?

– Лев Дрозд, а вашу визитку с нарочным получили-с. Чем обязан интересу следственных органов к моей персоне?

– Меня интересует, в каких взаимных отношениях вы были с пропавшим без вести Юрием Реченко.

– С Барашком? – пожал плечами поскучневший Филиппинец. – Я не жалею, что он сгинул. Внушаемый дурак, каких большинство в этом копошащемся месиве.

– Скажите, а вы знали, чем он увлекался, что искал?

– Конечно знал.

– Он рассказывал вам о каком-нибудь камне?

– Вы ошибаетесь, это я рассказал ему о камне Откровения, одну древнюю легенду о кристалле, выпавшем из короны Люцифера во время битвы Сил. Камень упал в неизмеримую бездну, сквозь планетарные кольца, пока не объявился здесь, на Земле. Это был сияющий сапфир, такой ясный и прозрачный, что насквозь были видны надписи на нем, начертанные перстом Божества. Поэтому истинно священные тексты читаются в обе стороны. Помнится, я сказал ему, что камень этот – Святой Грааль и обладающий им пожинает бессмертие.

– А какая связь между камнем и Граалем? Ведь Грааль – это чаша, в которую была собрана священная кровь.

– Как известно, библейские скрижали Завета были разбиты самим Моисеем. Из осколков алхимики страны Кемет выплавили чашу.

– Значит, камня уже не существует?

– Я этого не говорил.

– Тогда почему поиски Священного камня вы считаете глупостью? Насколько я понял, вы – прирожденный мистик и верите в легенды?

– Есть двенадцать священных колен, – на этот раз неохотно пояснил Дрозд, – сыны Звезды и Змея, и лишь они имеют право приближаться к камню.

Он смерил Костобокова взглядом, явно давая понять, что тот не принадлежит ни к одному колену, и, не простившись, исчез между кладбищенских сугробов.

Оставшись один, Вадим Андреевич торопливо достал припрятанное курево, но не затянулся, а злобно смял сигареты, пока между пальцев мелкой крошкой не посыпался табак… Пальцы свело от скопившейся злости. Почему-то вспомнился случай из деревенского детства, когда в колхозный хлев ворвался волк и перерезал без числа стельных коров и ярок.

По горячему следу мужики завалили огромного зверя раза в полтора крупнее обычного волка. Шерсть его была совершенно черная, и огромные клыки не умещались в оскаленной пасти. На спине топорщился щетинистый гребень, а на ребрах проступало что-то вроде чешуи. Несколько дней чудище пролежало на морозе у кемжинского сельсовета. Шерсть оборотня густо заиндевела, раскоряченные задние лапы торчали, как оглобли. Старухи испуганно крестились и припускали, как молодые, когда по необходимости пробегали мимо. Мальчишки стайкой прятались за заборами, старшие заводилы уверяли, что если долго смотреть на зверя, то он зашевелится и вскочит на ноги. Несколько ночей вокруг села кружили волки. Перед рассветом их вой раздавался прямо на улицах Кемжи, а поутру под окнами находили волчьи следы. Сельчане боязливо передавали друг другу слух, что в лесу завалили не иначе как «волчьего царя». Охотовед, вызванный для освидетельствования зверя, сказал, что это выжлец, волкопес. Эти помеси не дают потомства, но крайняя злобность и отсутствие звериного кодекса чести делают их отстрел совершенно необходимым. Шкуру оборотня забрали для краеведческого музея, а ободранное тулово сельчане на всякий случай сожгли.