Ким Ньюман - Семь звезд

— А здесь у нас кто? — спросил Эдвин.

Катриона встала. В кресле спокойно сидела девочка, одетая в широкую сутану священника, и беззаботно листала книжку о диких цветах. Предполагаемая Роза Фаррер оказалась крошечным созданием; ее треугольное, с резкими чертами лицо едва ли кто-то мог назвать хорошеньким, но огромные любознательные глаза поражали своей глубиной и проницательностью. Выражение ее лица показалось Катрионе знакомым. Она видела такое у контуженных солдат, возвращающихся домой после окончания войны, которая в их разрушенном сознании не закончится никогда.

Девушка хотела предостеречь Эдвина не трогать девочку, но это показалось бы просто смехотворным.

— Ну, маленькая мисс, что случилось? — спросил Уинтроп.

Девочка оторвалась от книжки. На мгновение Катрионе почудилось, будто перед ней сидит не ребенок, а съежившийся взрослый человек. Но тут она вспомнила, что настоящей Рози скоро исполнилось бы шестьдесят лет.

— С ним произошло очень странное превращение, — проговорил ребенок.

Это было вполне очевидно.

— Деточка, у тебя есть имя? — задал еще один вопрос Эдвин.

— Да, — лаконично ответила девочка, видимо, не желая давать более развернутый ответ.

— И как же тебя зовут? — сделала попытку Катриона.

В первый раз малышка посмотрела на нее и промолвила:

— Катриона.

Подобное заявление слегка шокировало молодых людей.

— Я — Катриона, — сказала Катриона, — это Эдвин, а ты…

Девушка взяла в руки книгу. На открытой странице акварелью была нарисована дикая роза с ярко-зелеными листьями и кроваво-красными лепестками..

— Роза, — сказала девочка.

Все происходящее уже походило на нечто большее, чем простой обман. На полу лежал мертвый человек. Перед Эдвином и Катрионой встала не просто загадка, которую можно не разгадать и забыть, а тайна, которую надо было срочно решать.

Испуганное покашливание в дверях привлекло их внимание. На пороге стояла миссис Калли и не отрывала взгляда от потолка, чтобы не видеть тела.

— Еще одни посетители, — пробормотала она.

Катриона знала, что сюда с минуты на минуту примчится полчище журналистов, и деревня будет кишмя кишеть людьми с камерами. И скоро, когда всем станет известно о последних событиях, обложки газет запестрят фотографиями с места происшествия.

— Кто-то из прессы? — спросил Эдвин.

Женщина отрицательно покачала головой. Грузный пожилой мужчина аккуратно протиснулся между дверным косяком и экономкой и вошел в комнату. Катриона мгновенно узнала его по большим пушистым усам и добрым выразительным глазам.

— Сэр Артур, — воскликнул Эдвин, — добро пожаловать в Ангельские Дюны! Жаль, что мы встречаемся при подобных обстоятельствах.

Уинтроп переложил револьвер в левую руку, а правую протянул сэру Артуру Конан Дойлю. Мужчины обменялись крепким рукопожатием: несмотря на преклонный возраст, писатель сохранил прекрасную физическую форму. Он обожал прогулки на свежем воздухе и был больше похож на Ватсона, нежели на Холмса.

— Боюсь, мы не знакомы, сэр.

— Мое имя Эдвин Уинтроп, я член Клуба «Диоген».

— О-о, — с важным видом протянул сэр Артур, — тот самый.

— Верно. Но уж что было, то было.

Сэр Артур понял, что Уинтроп имел в виду. Писатель не забыл, как однажды Клуб «Диоген» очень скептически отнесся к тому, что сэр Артур упомянул о нем в двух маленьких статьях, опубликованных в журнале «Стрэнд». В результате дирекция Клуба оказала на сэра Конан Дойля огромное давление, и тот был вынужден пообещать, что досадный инцидент больше не повторится. В то время как детективу льстило, что о каждом раскрытом им деле незамедлительно сообщается в прессе, его коллега — предшественник Бьёргарда — предпочитал зарывать свой талант в землю. Сэр Артур никогда не распространялся, чем именно занимается Клуб и какое место занимает в нем Майкрофт. Он просто написал, что существует человек и организация, имена которых держатся в тайне. В общем-то это заявление не причиняло Клубу абсолютно никакого вреда. Однако лиги, ранее ставшие последователями Шерлока Холмса, несколько раз подряд были лишены возможности сделать отчет о ряде знаменательных событий, в которых Конан Дойль принял непосредственное участие, действуя на благо своей страны.

— А это мисс Катриона Кайе, — продолжал Уинтроп.

— Я знаю, кто она.

Последняя реплика прозвучала как пощечина, но Катриона и ухом не повела.

— Эта дама, — развивал свою мысль сэр Артур, — считает себя в праве вмешиваться в дела бескорыстных благодетелей, которые приносят в души страждущих покой и утешение. Я прекрасно знаю, что эта леди учинила сегодня в доме мадемуазель Астарты, не имея на то абсолютно никакого права.

Уинтроп вспомнил, что сэр Артур безоговорочно верит в мир духов и яро поддерживает спиритические сеансы.

— Сэр Артур, — произнесла Катриона, устремляя на оппонента пристальный взгляд, — мадемуазель Астарта бесстыжая лгунья и вымогательница. Она ни на йоту не верит в ваше — вернее, в наше — дело. Я тоже всего-навсего ищу в темноте луч света. Уверена, что, обладая блестящим дедуктивным мышлением, вы способны по достоинству оценить мою деятельность как необходимое дополнение к вашей работе.

Стрела попала в цель. Сэр Артур чувствовал себя очень неуютно, но не мог не признать правоту Катрионы. За последние несколько лет писатель неоднократно попадался на удочку мошенников. И вот теперь ему снова приходилось выслушивать бредни про каких-то не то ангелов, не то эльфов. Сэр Артур обвел глазами комнату, делая вид, что не замечает направленный на него проницательный взгляд девушки. Писатель увидел распластанное на полу тело мистера Хаскинса и сидящую на стуле маленькую девочку.

— Силы небесные, — воскликнул Конан Дойль.

— Войдя в комнату, мы увидели именно эту картину, — сказал Уинтроп.

— Когда наша машина подъехала к дому, я услышала странный звук, — рассказала Катриона, — похоже, какое-то насекомое.

— Выглядит так, как будто пастора ужалил целый рой пчел.

Уинтроп вспомнил, что раньше сэр Артур занимался врачебной деятельностью.

— Может, мистера Хаскинса отравили? — спросил Эдвин.

— Если так, то человек, сделавший это, замел следы преступления, — ответил сэр Артур, с деловым видом поворачивая из стороны в сторону распухшую голову священника. — Нет ни кружки или стакана с расплескавшейся жидкостью, ни наполовину съеденного печенья, ни следа укола на коже. Лицо и грудь распухли, а руки и, готов поклясться, ноги не изменились. Не знаю, что именно его ужалило, но сделало оно это через ранку в горле.

На черной коже виднелось маленькое отверстие.