Артур Филлипс - Ангелика

Гостья уже грелась подле огня.

— Энни, припоминаешь делишки с Майклом Калла-ханом? Я тут нашла для тебя милое дельце, если, конечно, ты все еще платишь за духов.

Она скинула шаль и устраивалась на кушетке Энн, расшнуровывая ботинки; только сейчас Энн распознала в гостье прислугу на все руки родом из той же ирландской деревни, что и Каллахан, младший лакей, что согласился однажды поработать на Энн и выдворить призрак мертвой лошади из Стигийских конюшен.

— Энни, милочка, найдись у тебя капелька чего-нибудь промочить горло, я б не отказалась.

Энн подумала, что девицу могли звать Мойрой или Брендой, но нет: Брендой звалась несчастная гувернантка, кою разжаловали, застукав за удушением одного из ее подопечных малолеток в припадке досады. Мойра? Шарлотта? Элис?

Приканчивая второй золотистый херес и отогревая у огня отмороженные пальцы ног, что исходили паром, девица согласилась на обычные, разве что слегка подправленные условия Энн (монета не сходя с места и доля гонорара Энн после, когда и если будет достигнуто соглашение с терзаемой работодательницей). По описанию выходило, что жертва получает весьма щедрые деньги на булавки и приметно свободна ими распоряжаться.

— Она дала мне больше, чем надо, на кэб, ну я и устроила себе чудный вечер, да-да. Она услала драгоценную Нору пораньше, а я, само собой, развеялась чуток перед тем, как пойти за тобой, так что завтра нам надо сказать, что тебя, когда я пришла, не было дома и я тебя ждала. Понятно? У меня впереди еще славная ночка, так что я заберу тебя утром в семь, идет?

Служанка, подобно челяди вообще и ирландкам в частности, выказывала осведомленность во всем, что касалось ее госпожи, с безмерной, веселящей спесью: она знала то, что госпожа предпочла бы скрыть, понимала в господских занятиях больше самой госпожи и при крайней нужде могла обвести госпожу вокруг пальца сколь угодно извилистым путем. Хотя рассказы Норы скорее заслуживали доверия, чем наоборот, истина и вранье подавались неотличимо, оттого монолог требовалось процедить на предмет потаенного бахвальства, зависти, слепоты к оттенкам либо ложным любезностям, призванным запудрить Норе мозги, а также избыточней гордости доверием хозяйки к служанке. Энн жалела Нору, коя наслаждалась рисованием безжалостного портрета, будучи вольна озвучить любую претензию к богине своего поденного существования. Ибо даже здесь (в отдалении, раскрепостившись хересом, распахивая душу за деньги) ирландская девчушка по-прежнему дергалась, повинуясь неискоренимым рефлексам каждодневной осмотрительности. Эта осмотрительность выражалась буквально: рассказывая, служанка озиралась, будто госпожа ее могла неким образом пребывать в комнате либо затаиться где-нибудь близ смежного очага, а все камины Лондона соединялись между собой, позволяя шпионить за домочадцами. Энн по меньшей мере никогда не опускалась до прислуживания. Каким бы ни было жалованье, вместе с ним приобретается рябая рабская душонка.

По обыкновению хозяйка извергала водопады слез и в благодатные дни, а накануне вечером ей было совсем худо. В доме царил детский час, Норе полагалось хлопотать по кухне.

— Я и не думала увиливать, да-да, без обмана, а мэм хотела посидеть с ребеночком.

Однако ближе к ночи госпожа куда-то скрылась. Нора набрела на хозяйку в темном углу: ни тебе огня, ни газа, ни лампы, госпожа сидит в тени и ревет. Она все твердила про ужасы, про то, что в доме поселилось зло, что в ночи наверху бродят привидения. Ирландка ничего такого не видела, впрочем, по ночам она не ходила наверх, в общем, пес его знает. Все-таки Нора сочла нужным отметить:

— Мэм хранит подле кровати книжки о привидениях, штабелями. Я думаю, она видит такие вещи, что, верно… но это твой хлеб.

Обсуждаемая госпожа вот уже шесть годков замужем за черствым угрюмцем старше ее лет на пятнадцать — двадцать. Нору они взяли в дом сразу после свадебного путешествия и других слуг не держат, хотя, по мнению Норы, средства у них определенно имеются.

Господин — вроде доктора, но на дому никого не режет.

Господин более чем щедр по части денег на булавки, и госпожа, в свой черед, тоже, весьма по-божески, в общем, дарит что-то лавочникам всегда и о Норе не забывает ни на Рождество, ни на годовщину службы, Норе разрешается гулять один день в месяц, госпоже и в голову не приходило это дело отменить, она дает Норе платья, хотя Нора, понятно, не может их носить, она же крупнее госпожи, «настолько крупнее, насколько ты, Энни, крупнее меня», но материя у платьев — что надо. Эта женщина бывает щедра не по средствам, Нора даже слышала, как господин распекал ее за траты.

— Как она восприняла его увещевания?

Была тиха как мышка, не сказала поперек ни словечка, да только прошло чуть времени, и все стало как раньше. Ей нравится тратить деньги на себя и девчушечку, когда остается монетка-другая, она раздает их как милостыню. А он, раз уж его помянули, и вправду очень черствый угрюмец.

— Если б я испугалась темноты до чертиков, ни за что не пошла бы к нему с рассказами о привидениях. С этим каши не сваришь.

Он почти не разговаривает ни с девчушечкой, ни с Норой, ни когда Нора его слышит. Передвигается господин медленно, что твоя черепаха. Брови имеет огромные, нависающие, глаза вечно полузакрыты, ни тени улыбки, точно что квадрат на гнутых ножках.

— Никогда бы ему не завоевать такую госпожу, как моя, настоящую красавицу, кроме как деньгами и…

Окрестные служанки рассказали Норе, что он поднял госпожу до своего положения. Женился по любви, самой что ни на есть любви, «да только моя госпожа такая же, как вы или я» (Энн едва улыбнулась пропущенному слову). Она деревенская мышь и не хочет, чтобы кто-то об этом проведал, вот и корчит из себя светскую даму, «я не допущу, чтобы со мной говорили в такой манере», «в последний раз она смеет ожидать» и всякое такое. Она выскочка из лавки — как о том узнаешь, так сразу все ясно. То и дело сбивается, но гонору — как у герцогини. Нора видела, как госпожа орала на девчонку, принесшую платье от портнихи, да так брызгала ядом, что и не подумаешь, будто госпожа на эдакое способна — «ах ты маленькая воровка, подлая маленькая потаскушка», — только продолжалось это недолго. Как только девчонка согласилась обменять платье задаром, мэм вернулась в прежнюю себя и пошла играть с ребеночком на фортепьяно, а то и пишу дарить незнакомке или даме, коя некогда была к ней добра.

— А что же супруг? Он не бывает с нею ласков?

— Я меняю постельное белье каждый третий день, но можно бы и реже. Он ее не домогается, и чего тут удивляться? После стольких лет она остается девчонкой из лавки, на высокопарные беседы не способна, развлечь никого не может, потому что новые люди действуют ей на нервы, это ясно, она не может даже толком выйти на улицу, не любит расставаться с девчушечкой, а то и думает, что люди над ней потешаются.