Челси Ярбро - Тёмные самоцветы

«Во имя Святой Троицы, приветствую тебя, дорогая Данута, как и твоего уважаемого супруга!

Молюсь, чтобы Господь защитил вас и дозволил вам пережить эту жестокую зиму без какого-либо урона или вреда. Священник, который прочтет вам это письмо, несомненно проникнется духом миссии, что возложили на нас Папа и король Стефан, и, если понадобится, разъяснит, какая честь нам оказана. Я же со своей стороны, безмерно счастлив возможностью употребить все свои силы во славу Господа нашего и нашей матери Церкви.

Думаю, что из Московии личные письма будет посылать затруднительно, а посему это послание можно рассматривать как прощальное. Не отчаивайся, если пройдут годы до новой весточки от меня. Милостью Божией мы еще, полагаю, увидимся, а если нет, то разделим радость свидания на небесах.

Пока же я не могу представить себе никакой иной радости, чем служение Католической церкви во времена испытаний. Заблудшие души, обольщенные происками православия, жаждут найти очищение в лоне истинной веры. Я временами даже словно бы слышу, как они взывают ко мне. Опыт более ранних попыток слияния Польши с Русью непреложно свидетельствует, что очень многие русичи страстно стремятся к католицизму, и в этот раз мы оправдаем их надежды.

Мы отправимся на Русь вместе с уланским полком, что послужит надежной защитой от кишащих на восточных дорогах разбойников и прочих бандитов. Нам также разрешено взять с собой слуг. Вместе с нами тут проживает венгерский граф (или принц — иногда его называют и так), соотечественник короля Стефана, тоже причисленный к составу посольства. Мне сказали, что он алхимик. Я стал приглядываться, но пока ничего дьявольского в нем не заметил. Желание короля состоит в том, чтобы этот человек умягчил нрав властелина Московии прихотливыми подношениями. Духовным лицам негоже действовать таким образом, а потому это щекотливое поручение возложено на особу светского толка.

Ты ведь знаешь, Данута, я по натуре довольно скромен и не ропщу на свое не слишком высокое положение в церкви, но предприятие, какое замыслили его святейшество и наш король, сулит грандиозные перспективы. В случае, конечно, удачного его завершения, о чем я неустанно молюсь. Нет, я не ищу сана епископа, но, с другой стороны, и не вижу, почему такое продвижение невозможно, если зерна истинной веры, посеянные нами в Москве, дадут хорошие всходы. Мой духовник корит меня за гордыню. Я принимаю упрек, однако все-таки не считаю свои надежды необоснованными или надменными.

Да благословит Господь тебя и твое семейство, дорогая сестра, и да пошлет вышний промысел вам всем процветание.

С глубокой привязанностью и братской любовью,

Февраль пришел с ветром, с метелями, затягивая отправку посольства. Стефан Баторий перенес свою ставку поближе к русской границе, и теперь его донимали молодые пылкие шляхтичи, готовые незамедлительно выступить в путь.

— На наших лошадках дурно сказывается бесконечное ожидание. Они гложут стойки в стойлах, у них пухнут ноги! — обиженно восклицал граф Дариуш Зари, метавшийся по караульному помещению, как запертый в клетку тигр. — Их утомляют недвижность и теснота.

— Лошадей нельзя выводить из конюшен в такие метели, — раздраженно возразил Стефан. Он плохо выспался, у него ломило в висках. — Прикажи подмести помещение старого арсенала и выгуливай их там.

— Ха! — глумливо воскликнул Зари, тряхнув головой. — Что толку — гонять коней от стены к стене? Дворня умрет от хохота, а уланы — от скуки. — Он с вызывающим видом сложил на груди руки, показывая, что не страшится королевского гнева.

Развлечься графу не удалось. Дверь с шумом отворилась, и четверо мужчин в заиндевевших грязных плащах, спотыкаясь, вошли в пустующую караулку. Последний из них надсадно закашлялся, остальные принялись разоблачаться.

— Отец Казимир Погнер, — хмуро представился старший, брезгливо кривясь. Двое дворян в простом будничном платье не вызвали у него интереса. — Со мной отец Милан Краббе, отец Станислав Бродский и отец Додек Корнель. — Он огляделся, прикидывая, куда пристроить свой плащ. Его сотоварищи били себя руками по бедрам и притоптывали ногами, чтобы согреться.

— Вчера, кажется, прибыл кто-то еще? — с безразличным видом спросил Стефан у графа.

— Отец Эниоль Тимон и отец Вицус Феликено, — ответил незамедлительно тот. — Ломза и Ковновский в дороге. Будут здесь через день или два.

Отец Погнер поморщился.

— Им туговато придется, упаси их Господь.

— Да уж, — кивнул юный Дариуш, начиная осознавать, что Баторий, не слишком жаловавший монахов, решил сыграть с ними шутку. — Но зато с вами теперь все в порядке. Скажите, чего вам желательно? Представиться королю?

— Не помешало бы, — сухо подтвердил отец Погнер. От него исходил сильный запах сырой шерсти и мокрого снега. — После того как нас примет епископ.

Дариуш взглянул на Стефана, усердно натиравшего воском седло, перекинутое через спинку высокого кресла.

— А разве вам не следует поначалу увидеться с королем?

— Король — наш попечитель, и только. Конечно, как уроженцы Польши, мы почитаем его. Но служим церкви, — ответил иезуит, отметая небрежным жестом возможные возражения. — Поэтому перво-наперво нам надлежит склониться пред тем, кто выше нас саном. — Его тонкие губы дрогнули, изобразив подобие мрачной усмешки.

— Королю это может не понравиться, — заявил юный граф. — Ведь именно по его повелению вы отправляетесь в русские земли.

— Мы едем туда как носители истинной веры, — возразил отец Бродский, самый молодой из четверки. Он покосился на отца Погнера — словно бы в ожидании похвалы.

— Вот-вот, — кивнул тот и отрывисто бросил: — Где размещается иерарх?

На вопрос отозвался Стефан.

— В соседней деревне, достойные пастыри. В доме, что возле церкви. Его нетрудно найти. Но прежде не лучше ли вам обсушиться и подождать, когда стихнет метель?

Иезуит выпрямился.

— Нам некогда ждать. — Он посмотрел на спутников. — Надевайте плащи, мы уходим.

— К епископу можно отправить посыльного, — не отступался Стефан.

— Не думаю, что это уместно, — холодно возразил отец Погнер. Он перевел глаза на натужно покашливающего соседа. — Останьтесь тут, отец Краббе и спросите врача. Если, конечно, хотите окрепнуть к отъезду.

Отец Краббе перекрестился.

— Боже милостивый, — прошептал он на латыни и кашлянул снова. Ему было где-то под тридцать, но болезненная сутулость и землистый оттенок лица делали его старше.

— Отец Корнель, отец Бродский, ступайте за мной, — приказал отец Погнер и поинтересовался: — Кто доложит о нашем прибытии королю?