Челси Ярбро - Тёмные самоцветы

— Сей человек обвиняется в пособничестве сатане и в убийстве, — забубнил он монотонно, словно зачитывая протокол судебного заседания. — Поскольку обвиняемый знатен, казнь ему не грозит, если только в его деяниях не усмотрят измены, но окончательное решение должен принять суд. Борис Федорович, — в голосе стражника прозвучала мольба, — вы можете сведать все сами.

— И можешь не сомневаться, я это сделаю, — твердо сказал Борис и добавил, обернувшись к Ракоци: — Держитесь мой друг, я буду бороться за вас.

Ракоци помолчал, крестясь на иконы.

— Благодарю, — уронил он и напомнил: — Но прежде, прошу вас, исполните наш уговор.

Письмо отца Погнера в московскую придворную прокуратуру.

«Наиболее именитым и просвещенным боярам Московии, непреложно и справедливо вершащим судебные разбирательства при дворе российского государя, смиреннейше шлет приветствия глава польской миссии в ответ на запрос, присланный ему вчера.

Вам желательно знать, существуют ли какие-либо смягчающие обстоятельства, способные хоть в мизерной степени умалить вины бывшего представителя нашей миссии Ференца Ракоци, венгра. Я отвечаю: их нет. Он колдун и легионер сатаны, он убил — сам или чужими руками — благочестивого, но слишком доверчивого отца Милана Краббе, он опутал своей магией царя Ивана, ввергнув его в состояние совершенного сумасшествия посредством дьявольских, тускло мерцающих самоцветов, он и позже с их помощью раздувал огонь алчности в душах сближавшихся с ним московитов.

При всем желании я не могу сказать о нем ничего доброго. Более того, я уже в первую встречу с ним понял, что цели, им преследуемые, пагубны и что все таланты свои он черпает отнюдь не из святого источника. Еще при образовании нашей миссии я предостерегал короля Стефана, что ему не следует посылать Ракоци с нами, но мои возражения услышаны не были. Сей достойный правитель в то время не мог и помыслить, что его соотечественник окажется нечестивцем и в конце концов опозорит не только себя, но и страну, какой он был взласкан. Король Стефан посчитал мою неприязнь к Ракоци за каприз — и, возможно, не без влияния этого чародея.

Далее вы сообщаете, что собираетесь приговорить столь отъявленного злодея всего лишь к порке кнутом, да и то опасаетесь, что польский король может воспринять это как личное оскорбление. Заверяю вас, Стефан Баторий — человек добродетельный и потому весьма суров с теми, кого прельщают кривые пути. Он, окажись здесь, отнюдь не счел бы, что подобная порка сопоставима с тем злом, которое сей закоренелый преступник причинил своим жертвам. На мой взгляд, вы чересчур к нему снисходительны. Думаю, русского боярина за нечто подобное лишили бы головы.

Однако если наказание кнутом — ваше окончательное решение, то позвольте просить вас назначить ему не каких-то пять-шесть ударов, а двадцать или даже тридцать, и пусть экзекуцию проведет не какой-нибудь утомленный вечными караулами придворный служивый, а дюжий и ражий казак, ибо деяния этого изверга требуют равноценного им воздаяния.

Я молю Господа ниспослать вам мудрость, которой бы вы руководствовались, обдумывая, какую кару избрать, и смиренно напоминаю, что прощающий чье-либо преступление становится точно таким же его соучастником, как и тот, кто пустил в ход разбойничий нож.

С уважением и почтительностью,

Порку давно прекратили, но боль не стихала. Ракоци, прикованный цепями к пивной бочке во внутреннем казарменном дворе за собором Богоматери Заступницы, то терял сознание, то опять приходил в себя, по мере того как тянулась эта бесконечная ночь.

Паразиты всех мыслимых видов лакомились его истерзанной плотью. Вокруг жужжали целые рои мух, и полчища крыс на земле сражались за отлетевшие от кнута окровавленные ошметки. В небе кружилось воронье; время от времени какая-нибудь из птиц камнем бросалась вниз, чтобы выхватить вожделенное угощение из пасти хвостатой твари. Когда они проносились мимо, порывы воздуха, производимые биением птичьих крыл, отзывались в израненном теле новыми острыми волнами боли. Спина почти не кровоточила, хотя в двух местах сквозь рваные раны проглядывали обломки ребер, а с плеч свисали ужасающие лохмотья, в которые превратились его одежда и кожа. Ракоци презирал себя за беспомощность, но не мог даже пошевелиться.

Над казарменным двором витал запах смерти. Он хорошо знал это сладковатое отвратительное зловоние: он сталкивался с ним и в Вавилоне, и в Фивах, и позже в неисчислимом количестве мест. Оно забивало ноздри, не давало дышать, но не было ветерка, чтобы его отогнать, хотя где-то вдали слышались громовые раскаты.

В замутненном сознании Ракоци возникла княжна Тамазрайши. Жестокая и порочная, она с наслаждением окунулась бы во весь этот кошмар и сейчас упивалась бы жарой, страданием, смертью. Тамазрайши погибла в водной пучине более трехсот лет назад, однако воспоминание о ней, как и всегда, заставило его содрогнуться.

Истерзанное тело натянулось и выгнулось, обвисая в оковах, безжалостное железо вдавилось в запястья. Рук своих он не видел, но знал, что они распухли и почернели. Палачи широко раздвинули ему ноги, и колени теперь мучительно ныли от постоянного напряжения. Даже каким-нибудь чудом освободившись, он не сумел бы сбежать. Каты обработали и ступни своей жертвы, они трудились весьма добросовестно и не даром ели свой хлеб.

Предполагалось, что он умрет. Тридцати ударов кнутом было более чем достаточно, чтобы отправить на тот свет любого из смертных. Витая плеть и сама по себе могла снимать с костей мясо, но ее для верности снабдили мелкими крючьями и свинцовым яйцом. Размером с куриное — средней тяжести по пыточным меркам, — оно методично перебивало ребра, и ему пришлось в кровь искусать губы, чтобы не закричать.

Из собора неслось мелодичное пение, сплетаясь с комариными звонами и писком крыс. Вороны пропали, как исчезло и розовое сияние на западе. Ракоци осознал, что наступила ночь. Вечерня давно должна была завершиться, и в храме сейчас, наверное, призывали Господа даровать московитам спокойные и сладкие сны. Молитва эта так и звалась: на сон грядущий.

«Они уверены, что утром найдут тебя мертвым, — твердил он себе, пытаясь отвлечься от боли. — Если этого не случится, возникнут подозрения, влекущие за собой новые пытки — более страшные, чем те, что ты принял. Пережитая порка покажется лаской в сравнении с ними. Нельзя это допустить. Следует срочно придумать, как выкрутиться. Как? Ну, например, обернуться волком. Волком, птицей, летучей мышью…» Ракоци мысленно усмехнулся. С переломанными костями даже в новом обличье далеко не уйдешь. Это лишь мифы, волшебные сказки — слишком чудесные, чтобы быть явью. В реальности все гораздо проще и приземленнее. Правда, перерождение после смерти кое-что ему все-таки даровало: невероятную для человека выносливость, необычайную силу, власть над животными, способность видеть во тьме. Всего остального — и особенно успехов в медицине, в алхимии — он достиг сам упорным и кропотливым трудом.