Фиона Хиггинс - Заклинатель

При мысли о такой перспективе глаза у Пина загорелись.

— Но ничего большего обещать не могу, — предупредил Бьяг.

Алуф принялся старательно дышать на замерзшие руки, затянутые в перчатки, всем своим видом показывая, что пора уже трогаться в путь, — и они пошли, все трое.

— Скажите-ка, юноша, — светским тоном поинтересовался Алуф, — а как вы с Бьягом познакомились?

— Я споткнулся о картофелину мистера Гикори.

Алуф рассмеялся:

— Вам еще повезло, что она не попала вам в голову.

Лицо Пина приняло озадаченное выражение, и Алуф вопросительно взглянул на Бьяга:

— Ты что же, не рассказал ему?

— О чем? — заинтересовался Пин.

Но Алуф не дал Бьягу возможности объяснить.

— О чем, о чем, о его выдающихся способностях! Росточком-то Бьяг, может быть, и не вышел, зато он велик умом!

Бьяг улыбнулся и отвесил низкий поклон:

— Мистер Заболткинс, сэр, вы слишком великодушны.

— А какие у вас способности? — спросил Пин, по-прежнему не понимая, при чем тут картошка.

Бьяг весь надулся от важности и заговорил таким напыщенным тоном, будто перед ним стояла целая толпа слушателей:

— Я, Бьяг Гикори, уроженец далеких земель, поэт и певец, а также ученый…

— Да знаем мы, знаем, — перебил Алуф. — Расскажи лучше юноше, чем ты занимаешься на самом деле.

Казалось, Бьяг несколько упал духом оттого, что его перебили так грубо: не успел воспарить — опустили на бренную землю. Тем не менее просьбу друга уважил:

— Видишь ли, я и вправду поэт. Мечтатель. Беда в том, что урбсумидцы такие таланты не ценят. Так что пришлось мне придумать другое занятие. Хотя не такую убогую будущность мне пророчили высшие силы, когда я сидел на Кахир-Фаза. [3] Cathaoir Feasa — кресло познания (гэльск.).

— На кахир… чем? — не понял Пин.

— Лучше не спрашивай, — нетерпеливо отмахнулся Алуф. — Расскажи ему, чем ты занимаешься.

— Я, — гордо изрек Бьяг, — метатель картофеля.

И опять Пин с трудом сдержал смех.

Бьяг бросил взгляд в обе стороны улицы и указал рукой куда-то вдаль:

— Видишь вон тот столб?

Пин прищурился. Да, действительно, вдалеке маячил фонарный столб.

Бьяг начертил линию на снегу и сделал три шага назад. Он достал из кармана картофелину и отер ее от присохшей земли. Затем он зажал в руке ее тупой конец — очень удобной формы, словно специально для этого предназначенный, — подбежал к линии и с громким выдохом метнул корнеплод вдаль. Пин удивленно смотрел, как картофелина прорезала морозный воздух и, описав длинную невысокую дугу, с треском ударилась о фонарный столб.

— Для поэта неплохо, а? — не без гордости сказал Бьяг, отряхивая руки.

— Я бы сказал, вы — мечтатель картофеля, — сострил Пин и ухмыльнулся.

Бьяг покачал головой и тихонько засмеялся.

На помощь ему пришел Алуф.

— Представьте, он использует только самый лучший картофель, — сказал он с едва заметной усмешкой. — Сорт «Красный гикори».

Неизвестно, действительно ли метатель картофеля предпочитал сорт «Красный гикори», но одно можно было сказать точно: в метании тяжелых предметов средних размеров на значительное расстояние Бьягу не было равных. Вы ведь понимаете, дело не только в дальности броска — не менее важна и точность попадания в цель.

У Бьяга было немало талантов. В ранней юности он покинул родную деревню, мечтая повидать мир, многому научиться и, как говорят, поймать удачу за хвост. Он не желал, чтобы физический недостаток — низкий рост — помешал ему в осуществлении задуманного, так что к двадцати четырем годам (возраст уже зрелый и даже почтенный) Бьяг достиг двух из трех поставленных целей. Он очень много путешествовал, повидал много разных земель и написал множество песен, долженствующих это засвидетельствовать. И не так уж не прав был Алуф, говоря, будто коротышка Бьяг велик умом. За время своих путешествий он получил столько знаний, сколько урбс-умидский обыватель и представить себе не может, — он даже забыть успел столько, сколько большинству людей и освоить-то не под силу. Но что касается третьего пункта, а именно удачи, все сразу пошло сикось-накось. Из всех жестоких законов жизни, которые Бьягу пришлось усвоить и намотать на ус, труднее всего ему было смириться с одной простой истиной: поэзия и пение богатства не принесут. Другое дело метание картошки — этим, по крайней мере, можно заработать на хлеб. У жителей Урбс-Умиды было скудное воображение, так что этот талант им пришелся по вкусу.

Две зимы минуло с тех пор, как Бьяг ступил в ворота Урбс-Умиды: одежда, прикрывавшая его тело, да обувь у него на ногах, да небольшая кожаная сумка на длинной лямке, перекинутой поперек груди, — таковы были его скудные пожитки. В сумке, помимо прочего, лежали и его рукописи — стихи и баллады, положенные на музыку, по большей части печальные и необыкновенно унылые, которые он очень любил декламировать или петь и за которые надеялся однажды в будущем получить заслуженное признание.

К городу он подошел поздно вечером и долго брел вдоль стены, пока не вышел к одним из четырех ворот Урбс-Умиды, возле которых стоял караул. К несчастью для Бьяга, это оказались северные ворота, которые, соответственно, служили входом в северную часть города. Стоило стражникам разглядеть его потрепанное платье и мокрую остроконечную шляпу из валяной шерсти да расслышать иностранный акцент, они тут же смекнули, что впускать гостя не следует. Двое из них сделали шаг вперед, изобразив на лицах весьма неприветливое и даже воинственное выражение, и скрестили мушкеты прямо перед физиономией Бьяга. Впрочем, тыкать оружием ему в лицо они не собирались — так уж получилось из-за его малого роста, — поэтому стражники тут же исправили свою ошибку и опустили мушкеты пониже, отчего им пришлось принять довольно нелепую позу: склонившись вперед, они потребовали, чтобы пришелец сказал, кто он таков.

— Мое имя — Бьяг Гикори, — с достоинством объявил гость, — и в ваш прекрасный город я пришел в поисках удачи.

Он не понял, почему это заявление так развеселило стражников.

— Ого-го! — сказал тот из них, что был поуродливее. — И как же ты собираешься ее искать?

Бьяг вытянулся в полный рост: для этого он слегка, чтобы было не очень заметно, приподнялся на носках и поддернул шляпу за острый верх, который, однако, под тяжестью влаги тут же сник и повис снова набок.

— Я поэт и ученый, мудрец и художник, я сказитель…

— Понятно. Значит, ты лезешь не в те ворота, — со злостью перебил его второй стражник.

— А разве они ведут не в Урбс-Умиду? — спросил Бьяг.