Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

Если да, то Бернард оказался прав — присутствие Шторма странным образом ускорило события. Его неожиданное появление. История Черной Энни. Все это послужило своеобразным толчком. И теперь свалилось тяжким бременем на ее плечи — бременем страха и — почему-то — глубокой скорби.

Харпер моргнула, фигура толстяка расплылась, а отражение Шторма приобрело четкие очертания.

Шторм сидел напротив нее за маленьким круглым столиком. В левой руке он держал высокий стакан диет-колы. А правой бережно массировал левое плечо. Он не замечал ее пристального взгляда и смотрел отрешенным, усталым взглядом на бурое пойло в своем стакане. Вокруг царил полумрак; только матово поблескивали медные поручни стойки бара. Там, развалившись в небрежных позах, потягивали пиво двое мужчин. Изредка они перебрасывались парой фраз, но большей частью молча взирали на синие и оранжевые языки пламени газового камина. Желтые светильники, украшающие темные стены, практически не давали света, и в зале было бы совсем темно, если бы не веселенькие — до идиотизма — огоньки автомата для видеоигр. Однако атмосфера бара располагала к задушевной беседе.

Прошло еще несколько минут, и Шторм беспокойно заерзал на стуле.

— Ну хорошо, — сказал он. — Давай-ка прокрутим все заново.

Харпер, погруженная в мрачные думы, тяжело вздохнула и, краем глаза продолжая следить за подозрительным типом со шрамом, сказала:

— «Замок алхимика» был опубликован в Германии примерно в тысяча семьсот девяносто восьмом году, то есть на сто лет раньше, чем в Англии увидела свет история Черной Энни. Когда я предположила, что между Черной Энни и привидением Белхемского аббатства существует связь, Йорг вспомнил о немецком источнике. Он наткнулся на манускрипт в одном частном собрании в Дрездене. В Дрездене, чувствуешь? Коллекционер приписывал авторство некоему Гансу Баумгартену; последний вращался в том же художественном кругу, что и Рейнхарт. Баумгартен записал историю об алхимике в Дрездене. В том же месте и в то же время Рейнхарт создает свой триптих, первой частью которого являются пресловутые «Волхвы».

— Ну ладно, допустим, — перебил ее Шторм, продолжая массировать левую руку. — Хотя все это выглядит тем более невероятным и фантастичным, что между «Замком алхимика» и «Волхвами» решительно нет ничего общего.

— Это точно, — усмехнулась Харпер. — Мрачные фигуры волхвов в балахонах с капюшонами, надвинутыми на глаза, если с чем-то и ассоциируются, так только с историей Черной Энни. Зато в «Черной Энни» — с ее безвинно убиенным младенцем и повторяющимися душераздирающими звуками — явно прослеживается параллель с «Замком алхимика». Сам собой напрашивается вопрос: а не имеют ли все три произведения один, более ранний источник?

— Ты хочешь сказать, что картина, которую я видел в аукционном доме, и история Черной Энни основаны на одном и том же сюжете?

— По крайней мере именно на эту мысль наводит чтение «Замка алхимика».

Шторм на минуту задумался.

— Но в таком случае я был прав, — промолвил он, по-прежнему потирая руку. — Картина, выставленная в галерее «Сотбис», напоминает историю Черной Энни. А весь этот треп про немецких романтиков и английскую мистическую литературу…

— Любопытен, — продолжила Харпер, — но не актуален.

— Будь я неладен, — пробормотал Шторм. — К чему ты клонишь? К тому, что София, возможно, хотела сбить меня со следа? Но зачем? — И, не дожидаясь ответа, продолжал рассуждать вслух: — Что, если и «Черная Энни», и «Волхвы», и «Замок алхимика» — что, если все это каким-то образом связано с привидением, которое обитает в доме Софии? Тогда понятно, почему, когда я читал, она уронила бокал.

— Угу, — протянула Харпер.

— И все вместе, видимо, имеет какое-то отношение к этому фанатику, святому Яго.

— Твое умение постигать скрытый смысл вещей достойно восхищения.

— При чем здесь мое умение… Слушай, я балдею, когда ты так говоришь, честное слово. — Шторм невесело хмыкнул. — Только постигаю я совсем другое, а именно: ты пытаешься убедить меня, что София в опасности, и виной тому прохиндей, которого уже нет в живых, и некто в надвинутом на лоб капюшоне, который ходит по коридорам, стучит по стенам и которому больше двух веков от роду.

— Ты же сам охотишься за привидениями, — сухо ответила Харпер. — За этим ты сюда и приехал. — Наконец, плюнув на головореза на углу, плюнув на все свои страхи и дурные предчувствия, она повернула голову и пристально посмотрела на Шторма. Когда их взгляды встретились, Шторм понял, о чем она думает, и сокрушенно вздохнул. Ломать комедию больше не имело смысла.

Он вяло улыбнулся:

— Эй!

— Мой юный друг, признайся, ты умираешь? — спросила Харпер Олбрайт.

Она чувствовала, что цепенеет, словно огромная тяжесть внезапно прижала ее к земле, лишив возможности дышать. Руки Шторма теперь безжизненно лежали на столе.

— Да, спутница моя, — сказал он. — Похоже на то.

Харпер оставила свою трость в углу у камина, поэтому теперь машинально вцепилась в спинку соседнего стула. Снова эта разрывающая душу жалость. Сколько раз она испытывала нечто подобное!

— Ошибка, надо полагать, исключена? — угрюмо спросила она.

— Да. — Шторм устало потер глаза. — Это все мозг, будь он неладен. Судя по всему, какая-то зараза постепенно разрушает его… Ну да ладно. В конце концов, в моем деле это не помеха.

— И врачи не в состоянии ничего сделать…

Склонившись над стаканом. Шторм презрительно фыркнул. Затем щелкнул пальцем по циферблату наручных часов, допил колу и с грохотом поставил стакан на стол.

— В том-то, понимаешь, все и дело. В том-то и дело. Они не могли мне помочь — но даже это их не остановило. Сначала, когда они только обнаружили эту штуку, они по глупости все мне выболтали. Сказали, что опухоль проникла слишком глубоко в мозг — что поражены жизненно важные функции. А потом — на их физиономиях это было просто написано — у них буквально руки стали чесаться — так им захотелось меня разрезать. «Надо сделать диагностическую операцию… у нас есть новейшая техника… мы просто вставим вам в череп трубочку и накачаем туда радиоактивные изотопы». Понимаешь, я бы все равно умер, но они хотели сделать так, чтобы процесс умирания протекал как можно более мучительно.

Харпер не хотела, чтобы он видел ее слезы. Но эта улыбка в уголках его губ, ироничный взгляд, его мужество, наконец… Она отвернулась и снова посмотрела в окно. Странное дело, стоявший на углу человек со шрамом уже не внушал ей прежней тревоги.

— Поэтому я просто сбежал, — продолжал Шторм свой рассказ. — Их бы ни что не остановило, понимаешь. Они словно взбесились. Постоянно искушали меня, внушали мысль, что имеется небольшой шанс ремиссии, что исследования в Балтиморе дали обнадеживающие результаты. Я боялся, что у меня не выдержат нервы, — боялся, что сдамся, что начну хвататься за соломинку. И тогда они поимели бы меня на полную катушку, превратили бы в живой труп и оставили медленно умирать. Поэтому я сбежал. Приехал сюда. Подумал: пропади все пропадом. Я бы вообще ни о чем таком и не подозревал, если бы случайно не разбил себе голову. Они сняли компьютерную томограмму и сразу заподозрили неладное. Потом сделали магнитоэнцефалограмму или как там ее… Если бы не это, я бы до сих пор оставался в неведении. Врачи сказали, что я проживу еще полгода, даже год, без всяких симптомов…