Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

Однако резиновая дубинка, которой орудовал четвертый, все же достигла цели. Бернард выставил вперед руку, чтобы блокировать удар, но свинцовый набалдашник рассек ему бровь. Перед глазами у него поплыли радужные круги, и он упал на одно колено. Громила сгруппировался и занес дубинку, чтобы обрушить ее на голый, как бильярдный шар, череп противника.

Бернард, еще не оправившийся от удара, резко выбросил руку вверх и стиснул пальцы на гениталиях нападавшего.

Тот охнул, скорчился и рухнул на тротуар.

Бернард, покачиваясь, встал на ноги и прислонился к спине Харпер. А-ля Франкенштейн и малый с разбитым носом уже очухались и теперь маячили перед ним, не решаясь предпринять новую атаку. Двое других с истошными воплями катались по асфальту; один прижимал к груди сломанное запястье, второй обеими руками держался за пах.

«Шрам», распираемый злобой, дернулся в сторону, но Харпер пронзила ему кожу острием клинка, вынудив его встать перед ней на цыпочки.

— Ты так мне противен, что я, пожалуй, могу тебя и прикончить, — сказала она.

— Старая стерва, — огрызнулся «шрам», буравя ее взглядом. — Ты знаешь, с кем ты связалась? Все это время он был к тебе благосклонен. Он помнит прошлое. Неужели ты не понимаешь, что он в любой момент может положить этому конец? Даже не сомневайся, сука.

Целая гамма эмоций захлестнула Харпер — страх, ненависть, возбуждение, — и она не выдержала. Клинок дернулся вверх.

«Шрам» вскрикнул от боли и, шатаясь, попятился прочь. Он схватился за подбородок и, увидев на пальцах кровь, грязно выругался.

— Остерегайся клыкастых сук, — изрекла Харпер, имевшая слабость к крепким выражениям.

Человек-шрам безмолвствовал. Кровь ручьем струилась из глубокой раны. Он лишь грозил ей пальцем, отступая все дальше и дальше в тень. Все было кончено. Двое — те, что еще держались на ногах, — поспешно ретировались. За ними, ползком, последовали остальные. Они злобно косились на Бернарда, который сидел на тротуаре, скорчившись в три погибели, и продолжал выполнять руками угрожающие пассы, словно отбиваясь от незримого противника.

Фигуры злоумышленников постепенно растворялись во мраке и наконец исчезли. Но Харпер все еще казалось, что откуда-то из темноты человек со шрамом по-прежнему грозит ей пальцем.

Она опустила клинок, и он со звоном упал на мостовую. Внезапно Харпер почувствовала чудовищную усталость. Только сейчас ей стало по-настоящему страшно. Ее била крупная дрожь. Пытаясь успокоиться, она прислонилась к Бернарду, который, судорожно хватая ртом воздух, дышал у нее за спиной.

И долго еще перед ее глазами стоял человек со шрамом: он грозил ей пальцем, и она чувствовала на себе его тяжелый яростный взгляд.

Наконец наступил вечер аукциона, и — как и предполагала Харпер — София повесилась. Так закончился для нее этот бесконечно длинный, кошмарный день.

Утром она первым делом сожгла все фотографии матери — методично, сидя за секретером. Одета она была как обычно: синий кардиган, белоснежная блузка, клетчатая, серых тонов, юбка. Время от времени София поглядывала в окно, на южные окраины Кенсингтона: каминные трубы, окна мансард, церковный шпиль на фоне серого неба — окрестный пейзаж наполнял душу покоем. Одна за другой занимались пламенем, чернели и обугливались фотографии, которые она подбрасывала в хрустальную пепельницу. Огонь неумолимо пожирал знакомые черты.

София наблюдала за этим отстраненным, холодным взором. Стоило ей принять окончательное решение, как будущее предстало перед ней абсолютно четко, словно открылся длинный коридор, в конце которого она различила свое собственное тело, болтающееся на веревке. И в этом коридоре все было логично и предсказуемо. Непредсказуемым и нелогичным казался окружающий мир. Все, что находилось за пределами коридора, представлялось ей точно во сне.

Покончив с фотографиями, София открыла дверь на балкон, чтобы проветрить комнату. Затем прошла в ванную, достала одежду из сушильного шкафа, аккуратно сложила ее и отнесла в спальню. Упаковала чемодан. Она как будто собиралась уезжать.

Она назначила себе время — восемь вечера, двадцать ноль-ноль. Ей казалось, что именно в это время аукционист выставит на торги «Волхвов» и жизнь для нее потеряет всякий смысл. Отец — София не сомневалась — купит картину, и ей придется выбирать между ним и своим обещанием, данным «восставшему из мертвых». А выбора у нее не было. Не могла же она предать собственного отца! И не могла держать в тайне то обстоятельство, что он замешан в чем-то ужасном. Тот, кто купит «Волхвов»… это Дьявол из Преисподней… Ей нельзя было отказать в присутствии духа, однако в данном случае терпение и страдание были бессмысленны, абсурдны. Двадцать ноль-ноль. Когда отец купит «Волхвов». Так она решила.

Разобравшись с одеждой, она вложила в конверты коллекцию компакт-дисков, аккуратным, ученическим почерком надписав адреса. Классику — главным образом Баха и немного Моцарта — она пошлет Лауре. Американская поп-музыка — Синатра, Луи Армстронг, Элла Фиццжералд — предназначалась для ее друга Тони. София знала, что Питер терпеть не может попсу. Ему она приготовила несколько альбомов рока плюс репродукцию, которая ему очень нравилась, Луциана Фрейда [27] Британский художник немецкого происхождения (р. 1922), внук Зигмунда Фрейда. .

Она прибрала квартиру, затем отправилась на почту на Фулем-роуд. Ближайшее отделение располагалось в районе Эрлз-Корт, но она не хотела идти мимо станции подземки, где вечно сновали торговцы наркотиками, и мимо дешевых забегаловок быстрого питания. Прогулка до Фулем-роуд была гораздо приятнее. Мимо белых особняков, под сенью каштанов и вишен. Мимо кустов форсайтии, которая весной покрывается дивными желтыми цветами.

По дороге София не переставала думать об уничтоженных фотографиях. Запечатленное на них лицо было куда более узнаваемым, нежели на том портрете, что висел в поместье Белхем. София понимала, несмотря на внешнее сходство, они с матерью совершенно разные люди. Черты Энн Эндеринг были мягче, теплее, тоньше. Она часто склоняла голову набок, и в глазах у нее появлялось трогательное выражение легкой тревоги, словно она чувствовала себя виноватой за не оказанную кому-то услугу. И ее улыбка — она сразу располагала к себе. Даже на старых черно-белых снимках было видно, какая у этой женщины щедрая душа. У Софии мучительно сжалось сердце. Все могло бы быть по-другому…

Отправив посылки, она взяла такси и поехала в галерею.

— Будь любезна, замени меня сегодня вечером на аукционе, — сказала она своей помощнице Джессике. — Я что-то не в настроении.

— Ты заболела? — спросила Джессика, глядя на нее прозрачными светло-карими глазами.