Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

Итак, мы продолжали наше ночное бдение. Огонь угасал, масло в лампе постепенно выгорало. Мрак спустился из-под потолочных балок. Слились с темнотой изображения на гобеленах, и лишь время от времени в красном отблеске умирающих угольков вспыхивал чей-то глаз, появлялась загадочная улыбка, чья-то ладонь тянулась к кому-то невидимому.

В эта часы мне представилась возможность — более или менее глубоко — поразмышлять над ситуацией, в которой очутился мой старый друг. Справедливости ради следует отметить, что я не являюсь противником искренней веры. И все же я не мог отделаться от ощущения, что душевное волнение, овладевшее Квентином, стало результатом его религиозных пристрастий. Цивилизованная форма религии, которую мы исповедуем сегодня, все еще связана многими незримыми нитями с языческими культами и почти забытыми предрассудками. «Что, если, — спрашивал я себя, — именно такие предрассудки и обрели в воспаленном воображении моего друга обличье Черной Энни?»

За этими размышлениями я не заметал, как догорела лампа. Угольки в камине еще шипели, но комната уже погрузилась в кромешную тьму. Я украдкой поглядывал на своего друга, и мне становилось все более не по себе; я физически ощущал, как в нем нарастает нервное напряжение. В соседней комнате часы пробили полночь.

Внезапно Квентин вскочил

— Это ее час! — воскликнул он. — Она здесь!

Не успел я промолвить и слова, как он кинулся к окну и приник лицом к стеклу. Я устремился за ним и, остановившись у него за спиной, стал вглядываться в ночь.

Стекло запотело от нашего дыхания.

— Вон там, смотри! — хрипло прошептал Квентин.

— Я ничего не вижу! — ответил я. Сразу за окном начиналась черная, могильная мгла.

Как вдруг поднялся ветер. Было слышно, как он гудит в каминной трубе. Потом я увидел, как задрожали голые ветви вяза. Тучи пришли в движение, и из-за их рваных краев выглянула луна, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Там, за причудливым силуэтом вяза, вставали из тьмы печальные руины аббатства. Полуразрушенная церковная ограда, покосившиеся надгробия старинного погоста. В неверном свете луны, на которую то и дело набегали облака, ландшафт приобретал оттенок нереальности, все было зыбким и грозило растаять как сон. Мы вглядывались в окно, как в прореху волшебного занавеса, по ту сторону которого начинался иной, таинственный мир.

И тут я увидел ее. В черном плаще с капюшоном, скрывающим лицо, она ступала меж покосившихся могильных плит — медленно, неслышно, с величавой торжественностью. Она была черная, как сама ночь, не существо, а скорее отрицание всего сущего.

Я не могу описать охвативший меня животный ужас. Если до сих пор во мне еще теплились остатки мужества, то в тот момент они окончательно покинули меня. Я оцепенел. От этого сверхъестественного зрелища мозг превращался в лед, в жилах стыла кровь. Секунды казались вечностью. Черное Ничто меж тем шествовало по направлению к разрушенной церковной стене. Я не мог пошевелить пальцем, не мог вымолвить ни слова — я прирос к месту и только пронзал немигающим взором серебристую мглу за окном. Сама смерть не вызвала бы у меня такого ужаса, как этот черный призрак, явившийся словно вестник загробного царства, царства, находящегося за пределами здравого смысла, царства — и это самое страшное, — в котором нет места ни милосердию, ни состраданию.

Молчаливая, скорбная, двигавшаяся с безжизненной грацией фигура достигла конца погоста и остановилась у церкви, вернее, того, что от нее осталось. А потом, к величайшему моему изумлению — даже теперь, когда я пишу эти строки, мне не верится, что я видел все собственными глазами, — призрачное, бесплотное Ничто с тем же степенным величием начало уходить под землю. Вот на поверхности остался один капюшон. Потом и он исчез.

И в этот самый миг огромная черная туча, что висела над руинами церкви, подхваченная порывом ураганного ветра, устремилась к дому. В мгновение ока скрылась из виду луна, прореха в занавесе исчезла, наступила тьма, какая, должно быть, царила до сотворения мира.

Время шло, но, зачарованный увиденным, я все стоял, не в силах оторвать взора от оконного стекла, за которым простиралась непроглядная ночь. Меня вывел из оцепенения приглушенный крик. Повернувшись, я увидел, что Квентин бьется в конвульсиях. Сквозь стиснутые зубы вырывались сдавленные стоны. Испугавшись, уж не разбил ли его апоплексический удар, я схватил его за руку.

— Все в порядке, — сказал — нет, прокричал — я. — Успокойся, старина, возьми себя в руки. Все кончено. Она ушла.

— Ушла? — Голос его был приглушенным и вместе с тем удивительно визгливым Казалось, он с трудом сдерживает приступ истерического смеха. Мне стало не по себе.

— Ты идиот, — продолжал он. — Никуда она не ушла. Там, под аббатством, подземный лабиринт. Целая система водоотводов и туннелей для доставки провианта. Сейчас они перекрыты. Но там целая система потайных ходов и коридоров. И один из них… один из них ведет…

Он осекся, привлеченный странным звуком, доносившимся из глубины дома. Негромкий, но настойчивый, он, казалось, поднимался откуда-то снизу, распространялся по стенам и заполнял собой всю гостиную.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Раньше я только слышал, что волосы у людей могут вставать дыбом, но сам никогда ничего подобного не испытывал. Теперь я убедился в верности этого выражения. Звук напоминал колебания часового маятника, но был более звонким и отчетливым; он был тише и тоньше, чем стук в дверь, но вместе с тем такой же мерный, неотвратимый. Внезапно он оборвался, я обвел взглядом завешанные гобеленами стены. Звук возобновился.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Я посмотрел на Квентина. Он улыбался мне, но улыбка его была такой жалкой, что я всерьез усомнился, что он в состоянии вынести все это. Он подался ко мне и едва слышно, одними губами, прошептал:

— Один из них ведет в потайное убежище каноника.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Для меня не было секретом, что в католических аббатствах и в соседних с ними домах во времена гонений на Церковь часто устраивались потайные убежища, где скрывались опальные священники. Обычно такие убежища соединялись с аббатством подземными ходами. Король Генрих всегда обвинял католиков в том, что эти потайные комнаты служители Господа используют для встреч со своими подружками.

Глаза Квентина лихорадочно блестели.

— Потайное убежище? — повторил я. — И где же оно? Мы можем в него проникнуть? Идем, дружище, надо выяснить все до конца.

Второй раз за ночь Квентин подозрительно покосился на дубовую дверь.

Тук-тук. Тук-тук.

Что это было? Звук доносился словно из самой преисподней.