Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти

Наконец она посмотрела на Яго, который в этот момент подносил спичку к фитильку свечи. Он разглядывал ее с кривой усмешкой. Стоило ей увидеть его лицо, озаренное неровным желтоватым светом, она все вспомнила.

Он был не просто красив — худощавый, элегантный, в белом костюме, черные, ниспадавшие на плечи волосы, резко очерченный профиль, глаза, словно подернутые туманной дымкой, и магнетический взгляд. В нем было что-то еще. Необузданная, животная энергия, магическая сила, которая проявлялась в каждом его движении. Легкость, упругость, уверенность. Ему было удобно в собственной шкуре, и в жизни он чувствовал себя как рыба в воде.

Люди тянулись к нему. И теперь Харпер мучительно пыталась вспомнить, как он выглядел, когда она видела его в последний раз. Той ночью, когда тайком ускользнула из лагеря секты. Когда осторожно раздвинула ветки и увидела ту самую прогалину в лесу. Перед ней предстал он. Харпер разглядела его фигуру сквозь густые испарения аргентинских джунглей. Его приспешники бормотали какие-то заклинания. Женщина, которую держали за руки, давилась беззвучным криком. Вот он вознес над головой кривой жертвенный нож, и на лице его в тот момент лежала печать безумия и экстаза. А перед ним на алтаре лежал младенец. Его собственный сын.

Двадцать пять лет минуло с того дня. Все это время Харпер искала его, и теперь она не имела права забыть — она должна была вспомнить все, до мельчайших деталей.

Свеча, которую Яго сжимал в руке, затянутой в зеленую перчатку, наконец загорелась. Он откинул назад черные волосы и стал медленно водить свечой перед ее лицом, вглядываясь в ее черты, словно изучал каменное изваяние, на которое наткнулся в пещере. Харпер стояла неподвижно, как статуя, с такой силой стискивая набалдашник трости, что уши дракона впивались в ладонь. Но все ее существо сжалось подобно шагреневой коже, ей хотелось залезть под поля своей шляпы, спрятаться за линзы очков. Она понимала, что Яго видит ее насквозь — видит мешки у нее под глазами, видит каждую морщинку, видит дряблую, преждевременно состарившуюся кожу.

— Ах, Харпер, — промолвил он. — Как ты постарела.

Харпер почувствовала себя уязвленной, однако не показала виду.

— Прошло двадцать пять лет. — Слова ее прозвучали глухо, словно их произнесло каменное изваяние.

— Да-да, конечно, и все же… — Он сложил губы бантиком. — У тебя такой нездоровый вид… вся в морщинах.

— Ладно, что дальше?

— В том, что ты сделала, не было никакой необходимости.

— Боюсь, ты не прав.

Он рассмеялся:

— Ты хочешь сказать, что сделала это из-за меня.

— Да.

— Бедняжка. И все потому, что я показал тебе, какая ты на самом деле.

— Ты показал мне, какой я могла бы стать, Якоб. Но прежде всего ты показал мне, кто ты есть на самом деле.

Он снова засмеялся и потянулся, раскинув руки на манер распятого Христа; желтый свет от свечи снова выхватил из мрака контуры бесовских голов в каменных нишах и скорченные фигуры крестоносцев на полу.

Все так же, в позе распятого Христа, он грациозной походкой, неторопливо обошел вокруг Харпер, не сводя с нее иронического взгляда.

— Кто я есть, — повторил он. — Однако, дорогая моя, ты всегда знала, кто я.

Харпер попыталась возразить, но слова застряли у нее в горле.

— Знала, знала, — улыбнулся он. — И тем не менее стала моей любовницей.

Харпер усилием воли заставила себя не двигаться с места. Теперь он очутился у нее за спиной.

— Я был твоим любовником.

— Если ты называешь это любовью, — огрызнулась Харпер.

Наконец он остановился. Сбоку. Харпер чувствовала на щеке его дыхание. Горячее, влажное, смрадное. Дыхание зверя.

— Ты права, — продолжал он тем же ироничным и в то же время вкрадчивым тоном. — Давай говорить начистоту. Я был твоим хозяином. Верно?

Губы Харпер искривились в презрительной усмешке.

— Я владел тобой, Харпер. А потом ты умоляла меня снова овладеть тобой. Я даже помню твой голос, когда ты умоляла меня об этом.

— Я была молода.

— Не так уж и молода.

— И наполовину безумна.

— Только наполовину.

— Это было давно, Якоб.

— Не так уж давно. Ты даже не успела забыть. Я вижу — ты все помнишь. Твоя плоть помнит.

Харпер наконец осмелилась повернуть к нему голову. Она боялась, что дрожащие губы выдадут ее чувства, а потому процедила сквозь зубы:

— Да, я все помню.

Он закатил глаза:

— Ах да, совсем вылетело из головы. Дети. Несчастные мертвые малютки. Ты внушила себе, что дело именно в этом.

— Да, именно в этом.

— Отсюда твоя одержимость? Отсюда навязчивое желание досадить мне?

— Желание уничтожить тебя.

Он шумно вздохнул и всплеснул руками. Харпер вздрогнула. Но с его стороны это был жест досады, реакция учителя на непроходимую тупость ученика.

— Дорогая, по-моему, я учил тебя быть искренней хотя бы с самой собой. Я учил тебя измерять глубину собственной греховности и собственной мерзости.

— Да.

— Тем не менее ты стоишь здесь, словно моя незамужняя тетка, и утверждаешь, что отдала всю себя — свою жизнь, молодость, красоту, — чтобы выследить меня. И все потому, что ты пожалела дюжину убиенных младенцев?

— Да.

— Полно, дорогая, я тебе не верю.

Харпер больше не могла сдерживаться. Тело ее сотрясала дрожь. Она забыла, что стоило ему оказаться рядом, ее всегда охватывала необъяснимая слабость — физическая слабость, когда члены отказываются повиноваться: в такие моменты она уже не принадлежала самой себе.

Нет, она не забыла. Просто заставила себя поверить, что это осталось в прошлом.

— Посмотри на себя, — шептал он. — Харпер, ты вся дрожишь. Посмотри на себя.

Харпер раздраженно стукнула тростью о каменный пол.

— Я… — Она перевела дыхание. — Якоб, я уже не та, что была прежде.

— Вот как? В самом деле? Тогда зачем ты явилась сюда?

Он снова возник перед ней в неровном свете свечи: склоненная набок голова, клейкая улыбка, глаза змея-искусителя. Он был так беспечен, раскован, от него исходила такая энергия, что Харпер чувствовала себя старой развалиной.

Сдвинув брови, она мрачно разглядывала его.

— Что, по-твоему, я должна ответить? — хрипло спросила она. — Каких слов ты от меня ждешь? Ты философ, Якоб, а я — нет. Я знаю только… — Она покачала головой.

— Что? — спросил он, продолжая улыбаться. — Что ты знаешь?

— Я знаю, что моя душа восстает против тебя.

— Твоя душа! Силы небесные!

— Да и не только моя душа.

— Вот как? И что же еще?

— Все! — рявкнула Харпер. — Все восстает против тебя. Сам… Предвечный.

Якоб Хоуп расхохотался. Откинув голову и схватившись одной рукой за живот, он буквально покатывался со смеху. Его качало, казалось, он вот-вот споткнется об одно из валявшихся на полу каменных изваяний. Наконец грубый хохот сменился низким смешком. Он покачал головой: