Гай Смит - Неофит

— Да, — ответил он. — Да, я испугался. Точно так же, как испугался в то утро, когда взбесились куры твоего отца.

Длинная палатка была битком набита до самого дальнего выхода; подростки, родители с детьми — достаточно большими, чтобы им нравилась поп-музыка, но слишком маленькими, чтобы одним посещать концерты. Предпраздничное скопление народа. Освещение менее чем скудное, только огни рампы и несколько тусклых лампочек сзади. Все самодельное; даже одолженный микрофон трещал, один раз и вовсе отключился, пока Джоби не стукнул по нему в отчаянии, и тогда звук вернулся.

Он был напряжен, нервничал, знал, что это отразится на его выступлении, но никто, казалось, не замечал. По крайней мере, он на это надеялся. Да еще так чертовски холодно. От этих портативных газовых обогревателей нет почти никакого толку. Два фунта за вход, полцены тем, кому нет четырнадцати. Подлая обдираловка.

Со всех сторон слышалась музыка — между собой конкурировали четыре разных концерта, и ультрасовременная группа играла громче всех. В перерывах между песнями их музыка резко набрасывалась на него, создавая атмосферу враждебности. Прочь отсюда, колдун!

Он постарался глазами отыскать в толпе Салли Энн, но не смог увидеть ее среди моря лиц, хотя она была где-то в первых десяти рядах. Злобные лица. Нет, это всего лишь его воображение, ну конечно же. Он был в центре, все смотрели на него. Если бы они танцевали, это было бы не так ужасно, но на концерте они просто сидят и смотрят на тебя. Продолжай играть, не обращай на них внимания, сказал он себе, внушая, что никого тут нет, что он поет перед пустым залом. Во всяком случае, он старался убедить себя в этом.

Проклятье, куда же подевалась Салли Энн? Он знал, что она в зале, потому что чувствовал ее присутствие, как всегда; она управляла им, внушала ему уверенность. Ты поешь для меня, Джоби. Ты знаешь, какие песни мне нравятся больше всего.

Ужасно дурацкие слова, их сочинил тот, кто зациклился на рифмовании строк, и это ему не очень удалось; ритм, впрочем, нормальный. Джоби подумал, что можно будет как-нибудь написать на эту мелодию новые слова.

Конкурирующие группы вопили так громко, как будто решили заглушить его. Это глупая песня, Джоби, зверям, она не нравится. Он ускорил темп, запел громче. К черту, к черту их всех!

Громкий, вибрирующий звук, все нарастающий, сотряс палатку, словно ураган силы торнадо. Микрофон опять затрещал. Шум был знакомый, но Джоби не сразу узнал его. Второй оглушительный рев раздался еще до того, как стих первый. Живая, ужасающая сила до боли резала слух — словно гигантский тромбон сошел с ума. Хотелось бежать, спрятаться и дрожать, молить Бога, чтобы эта сила не нашла тебя.

Слон!

Джоби представил его, огромное стареющее животное, гневно рычащее в своей клетке в прицепе, внезапно разозлившееся после стольких лет в неволе, кипящее ненавистью к Человеку.

Слон топал ногами, сотрясая свою хрупкую темницу, раскачивая ее хоботом как универсальным тараном. Музыка повсюду: вызывающее поведение Человека, его насмешка над созданием дикой природы.

Джоби увидел, понял, что происходит еще до того, как раздались вопли; представил, как трещит хрупкая деревянная решетка, как рушатся подпорки, державшие асбестовую крышу, как из этих обломков появляется покачивающееся чудовище. В его трубных звуках слышалось нечто новое — пронзительный, победный рев, и его дряхлое тело приготовилось к последней битве с теми, кто так долго держал его в неволе.

Какая-то группа все еще играла; странная мелодия, смутно напоминающая звуки, издаваемые обитателями джунглей. Но вскоре и она превратилась в вопли.

О Боже, подумал Джоби, это все дело рук Салли Энн, вот почему она пришла сюда. Это дело моих рук, я снова стал ее орудием смерти и разрушения. Он в одиночестве стоял на платформе, глядя на массу мечущихся теней, проталкивающихся к единственному узкому выходу.

Снаружи испуганная толпа сбилась в кучу, люди прижались друг к другу, завидев нападающего слона, стоящего на задних ногах; его силуэт выделялся на сверкающем фоне разноцветного искусственного освещения. Одержимое местью чудище на некоторое время было остановлено падением брезента, когда сломались столбы и на его туловище опустилось что-то совершенно непонятное, что он тут же принялся раздирать пожелтевшими от времени бивнями.

Беги, не медли, пока он не освободился!

Еще одна попытка панического бегства толпы через узкий проход, который служил входом на ферму. Падали раздавленные толпой тела, по ним бежали, топтали их. Все вопили, ругались, и в этот миг слон освободился от брезента, придя в еще большую ярость, чем прежде.

Полицейский в форме выскочил в круг, освещенный фонарями. Это был смелый, но глупый поступок, потому что он был вооружен всего лишь дубинкой. Полицейский кричал, но его слова потонули в шуме. Давид против Голиафа, и у него не было даже пращи. На секунду слон остановился, как будто не мог поверить в такую безрассудную храбрость, может быть, ждал подвоха. Потом слон бросился на него.

Возможно, полицейский и закричал, но никто из присутствующих не мог быть в том уверен. В самую последнюю секунду нервы у него сдали, он повернулся, бросился было бежать, но уже мощная ступня опустилась на него, словно ботинок рабочего, давящий хрупкую муху. Хруст костей заглушил все остальные звуки. Сломанные кости, раздавленное тело, кровь, брызнувшая во все стороны. Слон двинулся дальше, оставив после себя неузнаваемое месиво.

Он набросился на толпу, стоя на задних ногах, дрожащих от непривычной позы и собственного веса, подняв хобот. Еще одна атака была неминуема; несколько сотен людей, сжавшись в одну общую массу, смирились со смертью.

Но разгневанное животное не стало нападать. Слон опустил передние ноги и хобот, вытянул вперед могучую голову. Он замер, поблескивали только его маленькие глазки, он был сама сосредоточенность. Он смотрел, изучал лица людей, переводя взгляд с одного на другое. Он искал, пытался найти что-то. И не находил.

В том, как животное неуклюже изменило свое поведение, угадывались разочарование и отчаяние. Это было освобождение от страха, сковавшего толпу, освобождение возможных жертв. Он мог убить, но он этого не сделал.

Слон перешел на легкий галоп, сначала пошел в одну сторону, потом в другую, часто останавливаясь, всматриваясь в темноту, глядя на испуганные лица затем двигаясь дальше. В каждом его движении чувствовалась решительность, целенаправленность. На дворе фермы около дюжины полицейских пытались справиться с потоком впавших в панику людей, крича в толпу через громкоговорители, чтобы те выходили на дорогу один за другим. Люди толкали друг друга, пихали, оглядывались в страхе; слон ведь мог передумать и вернуться.