Моррис Уэст - Адвокат дьявола

– Как я сомневаюсь в чудесах Джакомо Нероне?

Епископ ответил не сразу: но отошел на несколько шагов, постоял, погруженный в раздумье, оглядывая покой долины, оливы и апельсиновые деревья, людей, раздетых по пояс, работавших на дамбе. Лицо его затуманилось, словно скрывая внутреннюю борьбу. Мередит озабоченно наблюдал за ним, не решаясь в свою очередь заговорить. Наконец епископ вернулся. Лицо оставалось суровым, но взгляд смягчился:

– Я много думал в последние дни, монсеньор. И молился. Вы вошли в мою жизнь в критический момент. Я – епископ церкви и в то же время зачастую нахожусь в оппозиции к тому, что говорится и делается моими коллегами в Риме, не в вопросах веры, но – дисциплины, политики, позиции. Я убежден в своей правоте, но осознаю опасность, грозящую тем, кто выбирает собственный путь, опасность впасть в гордыню и погубить все, чего надеялся достичь. Вы правы, сказав, что я боюсь перста Господня. Я… я сижу на вершине. Подчиняюсь только папе. Но я одинок и часто оказываюсь в тупике… как в случае с Джакомо Нероне. Я вот сказал вам, что мне не нужен святой. Но вдруг он нужен Богу? Это только один вопрос. Есть много других. Потом появляетесь вы, человек, отмеченный печатью смерти. Вы тоже в тупике и боитесь перста Господня. Я нашел в вас брата, которого готов полюбить и довериться всем сердцем. Оба мы сейчас ждем знамения… луча света, что прорежет окружающую нас тьму.

– Ночью я лежу без сна, – отозвался Мередит. – Чувствую, как жизнь покидает меня. Когда приходит боль, плачу, но в слезах нет просьбы о милосердии, лишь страх. Я опускаюсь на колени и молюсь, но слова пусты, как высохшие тыквы, гремящие в тишине. Темнота ужасает меня, а рядом никого нет. Я вижу не знамения, а символы противоречий. Стремлюсь раскрыть душу вере, надежде, любви, но воля моя – сорванная былинка в ветрах отчаяния… Я рад, что вы, ваша светлость, молитесь за меня.

– Я молюсь за нас обоих, – ответил Аурелио. – И молитва привела меня к решению. Мы должны просить о знаке божьем.

– Каком знаке?

Помолчав, епископ ответил:

– Вот какой должна быть наша молитва: «Если в твоей воле, о Боже, показать добродетели слуги твоего, Джакомо Нероне, прояви их нам в теле Блейза Мередита. Верни ему здоровье и вырви из объятий смерти во славу Иисуса Христа, господина нашего».

– Нет! – вскричал Мередит. – Я не смогу! Не посмею!

– Если не для себя, то для меня.

– Нет! Нет! Нет! – отчаянно отбивался Мередит, но епископ не отступал:

– Почему нет? Вы отрицаете всемогущество Божие?

– Я верю в него!

– Или милосердие?

– Ив это тоже!

– Но не для себя?

– Я не совершил ничего такого, чтобы заслужить его.

– Милосердие дается, а не зарабатывается! Дается просящему, а не покупается добродетелью.

– Я не решусь просить об этом! – голос Мередита звенел от страха. – Не решусь!

– Вы попросите, – мягко настаивал епископ. – Не для себя, но для меня и таких же несчастных, как я. Вы произнесете эти слова, даже если они ничего и не значат, потому что я, ваш друг, прошу об этом.

– А если их не услышат… – Мередит заставил себя взглянуть в глаза епископа. – Если их не услышат, тьма вокруг меня еще более сгустится, и я так и не узнаю, то ли позволял себе слишком многое, то ли недостаточно верил. Ваша светлость взваливает на меня новый крест.

– У вас крепкая спина, друг мой, куда более крепкая, чем вы думаете. И вы еще сможете перенести Христа через реку.

Но Мередит словно окаменел, уставившись на залитую солнцем долину, и вскоре епископ покинул его, чтобы дать указания садовникам, опрыскивающим апельсиновые деревья.

Наступил момент, которого Мередит давно страшился, хотя и не осознавал до конца, момент, когда предельно ясно высвечивались суровые последствия верования.

Человек, рожденный в лоне церкви, находит утешение в ее не знающей сомнений логике. Ее основы легки для восприятия. Ее силлогизмы покоятся одни на другом, словно пригнанные кирпичи построенного на совесть дома. Ее порядки строги, но и при них можно чувствовать себя свободно, как пристало члену хорошо воспитанной семьи. Ее обещания ободряют. Подчинись ее логике, законам, и тебе не сойти с пути, который прямиком ведет к спасению души. Сложные, захватывающие дух отношения создателя и его создания сводились к формуле веры и нормам поведения.

Для священников, монахов и монахинь жизнь более сурова, порядки – строги, но неизмеримо больше и гарантии безопасности души и тела. Поэтому, если человек полностью отдавал себя воле божьей, выражаемой через волю церкви, он мог жить и умереть в мире, как капустой, так и святым.

Блейз Мередит по характеру был конформистом. Всю жизнь он придерживался правил, всех правил, кроме одного, состоящего в том, что рано или поздно ему придется переступить через рамки и условности, чтобы вступить в прямые, непосредственные отношения со своими ближними и своим Богом. Это отличалось от милосердия, которым католическая церковь заменяет любовь. А любовь во всех формах и проявлениях есть капитуляция тел в миг их слияния в постели и капитуляция души в мгновение смерти, мгновение слияния Бога и человека.

Никогда в жизни Блейз Мередит никому ничего не отдавал. Не просил для себя каких-либо благ, ибо обратиться за помощью – все равно, что пожертвовать гордостью и независимостью. И теперь, на пороге смерти, не мог заставить себя просить милости у Бога, в которого верил, которому, согласно тому же вероучению, приходился сыном.

В этом таилась причина его ужаса. Не смирившись, он мог навеки остаться таким же, как и теперь: одиноким, опустошенным, без друзей…

Аурелио, епископ Валенты, писал письма в прохладном, скромно обставленном кабинете. Занятие для него не из приятных. Родом из деревни, он с большей радостью вырастил бы дерево, чем написал бы трактат на изготовленной из него бумаге. Опытный дипломат, Аурелио прекрасно понимал, что доверенное бумаге уже не вернешь назад. Немало бедолаг были обвинены в ереси за плохое знание грамматики и излишнюю откровенность.

Поэтому в официальной переписке, скрепляемой печатью, епископ выработал определенные принципы, которых неукоснительно придерживался. Послания к местным священникам он щедро сдабривал южной риторикой, в Рим – ученым многословием. Друзья посмеивались над его хитростью. Люди малознакомые, даже такие умницы, как Маротта, принимали совсем за другого, считали провинциалом, который может принести пользу где-нибудь в захолустье, но не в центре христианского мира. Именно к этому и стремился Аурелио. Слишком многих вновь назначенных епископов внезапно переводили в Рим, едва они начинали наводить порядок в своей епархии. Так Ватикан зачастую наказывал непокорных. С епископом, возглавляющим епархию, приходилось считаться, в святом городе, у папского престола, он становился мелкой сошкой.