А. Мухитова - Бедная Лиза

Послонявшись по базару, наблюдая как постепенно сворачивается торговля, подхожу к дедку, торговавшему медом.

– Здравствуйте, ага.

– Саламдашуу, кызым. [11] Здравствуй, девушка (киргиз).

– Не подскажете, уважаемый, где и как здесь можно кобылу продать? – задаю приведший меня сюда вопрос.

– Ты, кыз, зайди вон, в тот домик – ага тыкает коричневым пальцем в сторону беленого домика, притулившегося к базару. Его русский на удивление неплох.

– Там администрация, получишь разрешение, оставишь залог, потом, после продажи отдашь им десять процентов, а если хочешь постоянно торговать, тогда надо место арендовать. Только Администрация уже не работает, только охрана. Приходи завтра, часов в одиннадцать.

– А какой здесь эквивалент?

– Не айтуусы? – не понимает меня дед.

– Деньги, акша, за что покупают?

– Аааа, так это, талоны есть, можно просто патронами, один талон как один патрон.

– А разница есть, ружейные, пистолетные или автоматные? – продолжаю пытать деда.

– Нет, кызым, разницы, у всех по разному, кому такие, кому другие, все в ходу.

– Ага, а Вы с мертвецами часто сталкиваетесь?

– Ойпырмай! Кудай сактайсы! Видел я, подходили как то к дому, как волнения были, да сын, храни его Аллах, застрелил. У нас тут достаточно спокойно, мы вначале телевизор смотрели, ой бой, какие дела, во всем мире страх такой, потом пришел Цай, кореец, значит, говорит власть нужна, военные нужны. Выбрали Манаса Кулыбекова, он в Афгане воевал, так сразу порядок навел, акима с прихвостнями выкинул, народ то немного побузил, акима с помощником его насмерть убили, потом в море [12] многие местные и приезжие называют Иссык-Куль морем. кинули, остальных побили, да и отпустили.

Ага театрально взмахивает руками, хватается за голову, гладит куцую бороденку, театр одного актера.

– Ой, бывает, ходят, за забором ходят, в городе то почти нету, только с неделю назад жастар выпили нехорошей водки, ой, все поумерли, ходили потом, их милиция постреляла.

– Рахмет, ага, мен кеттiк – раскланиваюсь с ним и ретируюсь, очередное словоизвержение едва не стоит мне выдержки. Спешно возвращаюсь обратно к КПП и, махнув рукой Сергею, выбираюсь на волю. Солнце уже зашло, но еще часа три у меня точно есть.

Ногу в стремя – себя в седло. Легонько пришпориваю Спрайта, это я так называю пришпорить, на самом деле просто слегка стукаю пятками в бока, тот срывается с места, ему самому хочется поскорее очутиться подальше. Сумерки застают нас в альпийской зоне. Здесь сплошные пастбища, куча козьих тропинок, попадается бараний помет. Нахожу подходящий арчовник, буду спать в нем, палатка сейчас покоится в тайнике на Жасыл-Коле, расседлываю Спрайта. Ужинаю лепешкой с копченой сурчатиной, запиваю водой из пластиковой бутылки. Жечь костер совершенно не хочется. По-хорошему, надо было остаться в городе и разузнать побольше, опять же договориться с администрацией, но мочи находиться среди людей не было. Особенно таких говорливых.

Ночью меня будит привычный кошмар: я хожу по какому-то запутанному лабиринту, а за мной ходит мертвец и поскуливает. Когда сердце перестает частить, осознаю что скулеж не прекращается. Аккуратно расстегиваю отсыревший спальник, вытаскиваю пистолет, сегодня я спала не раздеваясь и не снимая кобуры, неудобно, но как-то боязно было спать безоружной, и босиком иду на звук, к которому прибавляется гнилостный запах, что меня серьезно напрягает. На темной траве белеет какое-то пятно, оно и скулит.

Подойдя поближе, понимаю, что это собака, похоже большая, но что-то с ней не так, пес дышит тяжело, и временами жалобно скулит. Присаживаюсь в метре от него или нее, при свете половинки луны определить половую принадлежность как-то затруднительно.

– И что с тобой делать, болезный?

Псина молчит, только слегка поднимает голову и опять роняет наземь. Иду, обуваю трекинги, роюсь в вещах и, найдя миску и воду, возвращаюсь к собаке. Ставлю рядом миску, наливаю туда воды и подталкиваю скотинке. Собакевич оживляется, тянет носом и с человеческим вздохом, опустив морду в миску, принимается шумно лакать. До утра спаиваю ему всю воду, есть собакин отказывается. Когда рассветает, глазам открывается жалкое, душераздирающее зрелище: худющий алабай, шерсть свалялась грязными сосульками, а на бочине конкретная такая рана и в ней копошатся белесые личинки [13] личинки мух очищают рану от сгнивших тканей, при лечении запущенных ран врачи намеренно запускают в них личинок синих и зеленых мух. . Фу какая мерзость. Но собачку жалко. Вытаскиваю пистолет, направляю в голову, а вот выстрелить не могу – алабай смотрит с какой-то покорной безысходностью.

– Да и шут с тобой – говорю ему.

Весь день пою скотину водой, под вечер собака оживает, когда я подхожу, поднимает голову и вяло машет длинным обрубком. Зато я переживаю, как там мои стреноженные лошадки? Утром псина изволит откушать предложенного ей копченого сурка, после чего засыпает. А я решаю для себя, как бы мне и рыбку съесть и на елку залезть, бросать животину жалко, но свои проблемы тоже надо решать. Стоит только мне собраться и сделать несколько шагов, как алабай подрывается и на нетвердых лапах пытается следовать за мной.

– Ну чего же ты ко мне привязался – говорю ему – мне что прикажешь делать?

Смотрит на меня преданными глазами, помахивает обрубком.

– Аааа, не смотри так, остаюсь, вот если у меня лошадей уведут, продам тебя вместо Колы.

Это, конечно, шутка юмора такая, ну кто у меня купит это облезлое чудо? Приходиться терять еще одни сутки, но алабай удивительно быстро поправляется, поэтому через почти трое суток все-таки трогаюсь в путь тихим шагом. Пес, уже выяснено что это он, тащится следом. Путь который в один конец занял у меня день, в обратную сторону растянулся на пять дней, причем пришлось опять охотиться на сурка. Собакину привалило щастье в виде горки требухи и костей. Теперь он точно от меня не отстанет.

Когда подхожу поближе к плотине, сердце сжимает нехорошим предчувствием, в верховье долины пасется небольшая отара, даже отарка, штук пятнадцать баранов. Чабана я не вижу, равно как чабанских псов, но какое-то подобие лагеря присутствует. Пускаю Спрайта вскачь, к своему озеру. Добравшись, вздыхаю с облегчением, Спрайт призывно ржет, и мои кобылки вторят ему со склонов. Спешившись, наблюдаю трогательную картину воссоединения семьи, лошади опускают друг дружке головы на спины, трутся щеками, нежно всхрапывают. Пока я любуюсь идиллией, нас догоняет алабай, бока ходят как мехи, изо рта капает слюна. Увидев что мы далеко не убежали, а все здесь, облегченно падает на землю, бросив на меня укоризненный взгляд.

Надо бы ему имечко дать, как-никак уже член нашей маленькой стаи, ну, или табуна, короче обсчества.