Анна Радклиф - Итальянец

Их беседу прервал звук гонга, созывающий монахинь в музыкальную комнату, где должен был состояться концерт. Эллена села писать записку Винченцо, а сестра Оливия поспешила за обещанной вуалью.

Эллена, скрыв лицо под темной вуалью, спустилась в музыкальную комнату, где незаметно присоединилась к собравшимся в ожидании появления настоятельницы. На половине гостей Эллена не увидела никого, кто мог бы напомнить ей Винченцо. Это встревожило ее, ибо она опасалась, что он сам не сможет ее узнать среди одинаково одетых монахинь. Поэтому она решила, став у края перегородившей залу узорчатой решетки, на какое-то время открыть свое лицо.

Однако, увидев входившую в залу настоятельницу, испытала такой страх, что тут же отказалась от своего намерения. Ей показалось даже, что настоятельница слишком пристально посмотрела в ее сторону.

Тем временем настоятельница, пройдя через залу для гостей и обменявшись несколькими словами с игуменом монастыря и знатными гостями, проследовала к своему креслу в музыкальной комнате. Концерт начался исполнением торжественных и прекрасных арий, которые так чудесно и с таким чувством поют в итальянских женских монастырях. Это в какой-то степени успокоило Эллену, и она вскоре с интересом стала осматриваться вокруг.

В просторной половине залы со сводчатыми потолками, освещенной свечами, собралось около пятидесяти монахинь в праздничном одеянии ордена кармелиток. Возвышенное пение хора, мерцающий свет свечей и величественная фигура настоятельницы в кресле на возвышении, похожем на трон, создавали картину средневекового замка. За ажурной перегородкой в другой половине залы за сервированными столами собрались гости. Во главе стола восседал игумен в окружении знатных гостей в роскошных, расшитых золотом и шелком камзолах, ярким пятном выделявшихся среди темных монашеских сутан. Столь же разительно отличались строгие, неулыбчивые, погруженные в себя лица духовенства и беспечные, полные интереса к жизни и ее удовольствиям лица неаполитанской знати. Темным загадочным фоном среди этой картины были монахи и паломники.

Именно в их сторону чаще всего был обращен взор Эллены, безуспешно пытавшейся отыскать среди них Винченцо. И хотя она продолжала стоять у края решетки, теперь она не отваживалась поднять вуаль и показать свое лицо такому количеству незнакомых людей. А это для нее означало, что Винченцо так и не подойдет к ней.

После концерта она вместе со всеми вышла в ту часть залы, где были накрыты столы и где вскоре должна была появиться настоятельница со своей свитой, лишь тогда обратила она внимание на человека в одежде паломника, который, пряча лицо, старался тоже держаться поближе к решетке.

Эллена, решив, что это Винченцо, не спускала с него глаз, чтобы, улучив момент, незаметно приблизиться к нему. В то же время она внимательно следила за настоятельницей, занятой беседой с окружившими ее монахинями. Наконец Эллена смогла быстро и незаметно открыть на мгновение лицо и прочла интерес и благодарность в ответном взгляде. Однако она ошиблась — это был не Винченцо. Перепуганная девушка, поняв, как может быть расценен ее поступок, и еще больше огорченная тем, что не нашла Винченцо, поспешно отошла. И в эту минуту другой незнакомец в плаще и с закрытым лицом быстрым шагом приблизился к решетке. Эллена теперь почти не сомневалась, что это Винченцо, но не повторила ошибки и не подняла вуали, а ждала, когда ей будет подан знак. Однако незнакомец быстро просунул между прутьями решетки записку и, не дав Эллене опомниться и передать ему свою, уже исчез в толпе. Девушка было сделала шаг к решетке, но тут же остановилась, заметив, как одна из монахинь, видимо заметившая действия Винченцо, направилась к тому месту, где между прутьями торчала записка, и краем платья задела ее. Записка упала на пол, и Эллена в отчаянии увидела, как монахиня наступила на нее ногой.

В это время какой-то священник, окликнув через решетку монахиню, стал что-то с таинственным видом говорить ей. Эллена совсем пришла в отчаяние, решив, что и тот тоже видел Винченцо и теперь сообщает об этом монахине. Ей оставалось только ждать, когда монахиня поднимет записку и вскоре все станет известно настоятельнице.

К ее великому удивлению, однако не к облегчению, монахиня отодвинула ногой записку поближе к решетке, но не подняла ее. Тревога Эллены усилилась. Когда священник скрылся в толпе, а монахиня тут же поспешила к настоятельнице и что-то начала говорить ей, бедная девушка была уже чуть не мертва от страха. Она более не сомневалась, что Винченцо схвачен, а записка оставлена на полу намеренно, чтобы Эллена, подняв ее, выдала себя. Дрожа от страха и самых дурных предчувствий, она следила за лицом настоятельницы, пока та выслушивала то, что говорит монахиня. Суровая складка на лбу игуменьи зловеще предупреждала Эллену о ждущей ее судьбе. Тем временем монахиня, закончив свое сообщение матери настоятельнице, спокойно отошла и присоединилась к сестрам, а игуменья как ни в чем не бывало продолжала играть свою роль хозяйки.

Эллена понимала, что, пока монастырь полон гостей, никаких особых мер против нее принято не будет. Она не спешила уходить, а также не пыталась поднять злополучную записку, хотя знала, что судьба ее зависит от того, что написано на этом клочке бумаги. Время шло. Она знала, что за ней теперь будут следить. Куда бы она ни посмотрела, ей казалось, что мать настоятельница не спускает с нее глаз, а также монахиня, хотя лицо последней было скрыто вуалью.

Так прошел час. Ужин подходил к концу, гости поднимались из-за стола, и в общей толчее Эллене удалось приблизиться к решетке и поднять записку. Спрятав ее в складках одежды, она едва осмелилась поднять голову, чтобы убедиться, не следит ли кто за ней. Она решила немедленно уйти к себе, как вдруг увидела, что настоятельница покидает залу. Монахини, напугавшей ее, нигде не было видно.

Эллена проследовала за настоятельницей, держась в самом конце потянувшейся за нею свиты. Наконец, заметив Оливию, она успела глазами подать ей знак и тут же поспешила в свою келью. Здесь, заперев изнутри дверь на ключ, принялась читать записку Винченцо. Еле сдерживая свое нетерпение, жадно пробежала глазами первые строчки, но, неловко перевернув страницу, вдруг загасила слабый огонь лампы. В полном отчаянии девушка не знала, что делать. Идти просить, чтобы ей зажгли погасшую лампу, было невозможно, ибо сразу же стало бы известно, что она отнюдь не пленница, а может покидать свою келью, когда захочет. Если об этом узнают, худо будет не только ей, но и Оливия пострадает за свою доброту. Оставалось молить Бога о скорейшем приходе Оливии, пока еще не поздно сделать то, о чем просит в записке Винченцо. Она сидела в темноте, терзаемая страхами, тщетно водя пальцами по листку бумаги, от которого зависело ее спасение и который она так нелепо не смогла дочитать до конца.