Раиса Крапп - Ночь Веды

— Значит, пошла я в мир, чтобы полюбить всем существом своим. А потом потерять любимого, дабы вспомнилась боль утраты? Счастливая любовь мне не была суждена?

— Никто другой как ты, начертала судьбу Алены прежде, как стать ею… Но когда предстояло тебе потерять Ивана, утрата показалась столь непереносима, что восстала ты вперекор начертанному, — и человек остался жить. Но что было определено Ведой, тому дoлжно случиться. Вместо него ушла ты.

— А Иван… Он обыкновенный смертный человек?

— Да. Ты выбрала его из тех, кто должен был народиться на свет незадолго до Алены. Чистый душою, светлый, пригожий, он был достоин высокого выбора.

Алена прикрыла лицо рукою: «Достоин высокого выбора?.. Дать крылья, чтоб смертельно ранить на взлете… И это — высокий выбор? Щедра же Веда!»

Вот после того разговора и пришло к Алене-Веде глухое отчаяние. И так нестерпимо ей стало, что вызвала она из памяти образ человека, который единственно — как думала — мог помочь ей. Из небытия встала перед нею сухонькая старушка. И едва лишь узрела, пред кем стоит, проворно на колени пала, голову низко склонила.

Велина! — окликнула ее Алена-Веда.

— Приказывай, высокая Госпожа моя! — не поднимаясь с колен, торопливо откликнулась старуха.

— Велина! — с отчаянием, требовательно воскликнула Алена. — Кого ты видишь пред собой, Велина?

— Госпожу мою, владычицу Веду!

— Не госпожа я тебе!

— Чего же ты хочешь от меня, ясная моя… — голос Велины неуверен и робок.

— Так кого ты видишь?

— Тебя, моя детонька… Но я знаю, что ты…

— …твоя Алена! Помоги мне, Велина.

— Чем? Говори, дите! Что хочешь, сделаю для тебя!

— Если бы я знала… У тебя мудрое сердце, Велина. Может быть оно даст ответы на мои вопросы… Хотя… не знаю я даже и того, о чем спросить хочу…

— Тебе ли просить совета… Твоей ли мудрости равняться с моим ничтожным разумом…

Алена поспешно встала и на травянистый берег сошла, опустилась к ногам старухи, взяла в ладони ее маленькую руку, прижалась к ней лицом.

— Велина, милая… Это же я, твоя Алена… Посмотри, видишь ли ты во мне Веду? Я все еще Алена! Мне плохо! Я будто впотьмах блуждаю! Неужто не видишь?! Я только одна, а вокруг — ни огонька!

Но не превозмогла себя старая знахарка. Потрясена была, что ее Алена, любимица, утеха старости, вдруг оказалась владычицей Ведой. А пред ней Велина с малолетства трепет в душе имела. С тех самых пор, почитай, как бабка маленькой Вели приметила в ней дар и наставлять стала, замену себе готовить. А уж когда Велине к омуту ходить доводилось, от благоговейного страха сама себя не помнила, ног не чуяла под собой. И теперь — как же ей хотелось помочь! Душу бы за милую Алену отдала! Но сознание того, что не Алена — сама Веда помощи от нее ждет, как невольничьими цепями сковало старуху, лишало воли, остудило разум. Не смогла она. Со слезами вины попросила отпустить ее.

И получилось, что искала Алена-Веда помощи, совета разумного, а гнет одиночества лишь тяжельше, безысходнее стал. К Господу обращалась нисходила в душу кротость наместо отчаяния. Но горечь одиночество слаще не становилась. А так необходимо было ей согреться теплом сердечным! Уж очень студено одной было… Да неужто во всем мире не было у ней друга? Кто не смотрел бы на нее снизу, кто был бы равен ей и по разуму, и по душе. Где найти такого? Ведь была она Аленой, страдающей, с душой изъязвленной… Но одновременно — грозной и неприступной, чуждой человеку Ведой…

…Долго недвижно сидела Алена-Веда, невидяще глядела в холодное пустое пространство. Потом решительно подняла голову, распрямила спину и проговорила:

— Я — Веда!

Отпустила от себя Алену.

Услыхав долгий вздох — будто пробудился кто-то — Веда опустила долу свой царственный взгляд. В нескольких шагах от ступеней ее снежнобелого престола стояла тоненькая девица в небесно-голубом сарафане. Веда молчала, глядела на нее с ожиданием. Девица поклонилась низко:

— Государыня моя…

— Молчи! Не то! — резко прервала Веда, зеленые глаза полыхнули досадой.

— Дозволь приветствовать тебе, как надлежит… — растерянно начала девица.

— Опять не то! — в глазах Веды и гневный упрек, и мольба, и беспокойное нетерпение.

Девица вскинула голову, и вдруг рассмеялась легко:

— Не чаяла я к себе самой на встречу прийти!

И в ответ точно такой же смех просторно рассыпался.

— Наконец-то! Я уж тревожиться стала, что получила не то, чего ждала!

Веда быстро сошла по ступеням, взяла девицу за руку.

— Ну, здравствуй, Алена!

— Здравствуй, Веда-хозяйка.

— Не хозяйка я тебе, Алена. Понимаешь ли ты, что равны мы с тобой? Что сестрицей мне стала? Что теперь свободной волей владеешь и от моей не зависишь?

— Да, понимаю.

— Значит, не ошиблась я, подумавши, что не погублю тебя, признав себя Ведой!

— Не ошиблась, ибо «советчица» моя — или… наша? — улыбнулась Алена, никогда не была Аленой, и не познала, не поняла любви. А коль «не знала», то уж вовсе и не всесведуща была. Она в главном ошибалась, не знала, что пред могуществом любви бывают бессильны доводы разума.

— Да, Алена, именно так. И пока я не поняла этого, как же тяжко было мне от разлома своего! Словно трещины душу разодрали. Теперь все встало на место. Теперь нас двое равных — ты и я. Я — Веда, закончила свое земное существование и вернулась в свой собственный мир. И я в полной мере получила то, в чем нуждалась. Ты — Алена. Ты смертна. Но покуда живешь, сколько б не длился твой век, можешь ты почти все, что я могу. Захочешь меня увидеть позови только, я всегда рядом.

— Так что я, сестра? Душа бестелесная? Но тогда, что значат твои слова: «Ты — смертна»?

— Алена… Не знаю, что ответить тебе. Вижу только, что по-своему разумению определив судьбу твою, сделала неладное… Грех большой на мне против любви. Вмешиваться опять? Не могу… не хочу. Ежели найдешь путь и исправишь ошибки мои, благодарна буду. Только помни Алена, что воля твоя свободна, а помыслы — людские, страстями проникнутые. Не давай страстям помыкать тобою. Совета спросишь — скажу. А руководить делами твоими произволом своим не стану. Сама видишь — мне тоже случается в ошибки горькие впасть. Ты помни только одно, Алена, — воздается за все, за дурное и за доброе.

— Коль так… хотела бы знать я… за что мне была та встреча, у омута…

— Когда унизил тебя Ярин, в землю втоптал… По моему разумению, это ответ на грех гордыни… нетерпимости…

— Гордыни!? Сестрица! Я ли была нетерпима к людям?!

— А к нему?

— К Ярину?! Да ведь он!..

— Постой. Не об нем ведь теперь речь. Даже если он стократно хуже, чем ты о нем помышляешь, не его грехи мы считаем. И не ведомо нам, чем ответит он за них. Но за твои — платить тебе. У человека нет права судить другого человека, в каком бы виде он не предстал. А ты — судила. И сочла, что недостоин он твоего милосердия. А как знать, может, в том спасение ему было бы?