Брэм Стокер - Сокровище семи звёзд

Некоторое время мы дружно молчали. Первым заговорил доктор Уинчестер:

— Что за определенное время? О чем идет речь?

Мистер Трелони сразу же ответил:

— После долгих размышлений по этому поводу я решил, что этот день — 31 июля.

— Могу ли я спросить, почему назначена именно эта дата?

— Царица Тера во многом руководствовалась мистицизмом, чему имеется не одно свидетельство, поэтому мне показалось естественным, что она должна была выбрать период правления соответствующего бога. Четвертый месяц сезона наводнений управлялся богом Хепри, [24] Хепри — один из древнейших богов. Воплощался в образе жука-скарабея. олицетворявшим бога солнца Ра, когда речь идет о восходе светила, тем самым ассоциируя восход с пробуждением. Так как этот месяц начинается с нашего 25 июля, его седьмой день приходится на 31 июля, поэтому можете быть уверены, что правительница не выбрала бы никакой другой день, кроме седьмого.

Итак, нас отделяло два дня от главного события, ради которого мы прибыли сюда. Мы прожили их без особых проблем. В доме поддерживался безукоризненный порядок. Предусмотрительность мистера Трелони, приготовившего для нас отдельные комнаты, сделала участие слуг ненужным; мы также были обеспечены солидным запасом еды.

История века представляет собой не что иное, как бесконечное повторение истории часа, а история человеческой жизни — многократно повторенная история момента. Ангел, записывающий историю мира в Великую Книгу, не пользуется чернилами всех оттенков радуги; ему достаточно света и тьмы. Все события и явления, все мысли и эмоции, сомнения, надежды, страхи, а также намерения и желания вплоть до самых низменных складываются в итоге из противоположных элементов.

Если бы у кого-то возникло желание записать полную и правдивую историю прожитой жизни, где нашлось место всему, что может выпасть на долю потомка Адама, его вполне могло бы удовлетворить то, что я испытал в течение сорока восьми часов. Разумеется, записывающему понадобился бы свет солнца и глубина тени, с помощью которых всегда можно выразить Небо и Ад, так как высочайшее Небо есть Вера, а сомнение отделяет один шаг от зияющей тьмы Ада.

Конечно, в те два дня бывали моменты, когда, осознавая всю прелесть Маргарет и ее любовь ко мне, я находил в себе силы избавиться от своих сомнений — как рассеивается иногда утренний туман перед восходом солнца. Но чаша весов почти все это время склонялась в пользу мрачных мыслей и ощущений.

Определенный Абелем Трелони день стремительно приближался, и меня охватило чувство неизбежного конца. Исходом, возможно, станет жизнь или смерть одного из нас, но к этому мы все уже были готовы. Этическая сторона эксперимента, основанного на религиозных поверьях, меня не волновала, так как этот опыт не затрагивал моих интересов. Что касается причин и исходов, то они не только не были в моей власти, но вообще находились за пределами моего понимания. Сомнения в успехе «великого эксперимента» были такими же, какие сопровождают любую деятельность, преследующую великие возможности. Для меня, чья профессиональная жизнь протекала в сфере интеллектуальных сражений, такая форма сомнения была скорее стимулом к борьбе, чем средством устрашения. Что же тогда вызывало тревогу, превращаясь в душевную боль, на чем сосредоточивались мои мысли?

Я начал сомневаться в Маргарет!

Вокруг чего сосредоточивались мои сомнения — вокруг ее любви, или честности, или доброты?.. Разумеется, нет. Она сама их вызвала, потому что изменилась.

Временами в течение прошедших нескольких дней я едва узнавал ее. Неужели передо мной та самая девушка, которую я встретил на пикнике и затем помогал ей охранять сраженного странным недугом отца? Тогда, даже в минуты печали, страха или беспокойства, она была сама жизнь, и забота, и спокойное достоинство. Теперь же Маргарет почти всегда держалась отстраненно, иногда пребывала в противоречивом настроении, словно ее разум, а также естество больше не принадлежали ей. Вплоть до времени, когда мы уехали из Лондона, в моей душе все время присутствовало чувство безопасности, пришедшее вместе с осознанием, что наша любовь взаимна. Но теперь я не знал, была ли рядом со мной моя Маргарет — прежняя Маргарет… Эту девушку я едва понимал, ход ее мыслей создавал между нами невидимую преграду.

Порой Маргарет словно просыпалась и говорила мне нежные и приятные слова, которые я часто слышал от нее прежде, — и все же в такие моменты она казалась мне наиболее непохожей на себя. Это выглядело так, как если бы она повторяла их словно попугай или под чью-то диктовку, подобно человеку, который умеет говорить и играть свою роль, но не имеет собственных мыслей. Постепенно я начал возводить между нами барьер, потому что более не мог разговаривать с ней легко и свободно. Полагаю, Маргарет тоже почувствовала это, так как начала избегать меня. Ранее она изыскивала всякую возможность быть со мной, точно так же, как я всегда стремился к ней; а теперь любая попытка одного из нас избежать встречи, уйти от общения причиняла новую боль нам обоим. Час за часом мы все больше отдалялись друг от друга. Если бы не ряд моментов, когда прежняя Маргарет возвращалась ко мне, полная привычного очарования, не знаю, что могло бы произойти. Но к счастью, подобное возвращение как бы давало новый старт нашим отношениям и сохраняло мою любовь к ней.

Я отдал бы весь мир за возможность поделиться с кем-нибудь своими сомнениями, но это было невозможно. Кому я мог довериться? Как мог я говорить о своих сомнениях по поводу Маргарет с кем-нибудь, даже с ее отцом? Мне оставалось только страдать — и надеяться.

Весь день в доме царила странная тишина. Каждый из нас был занят собственными мыслями, и это ощущалось даже в разговорах во время завтрака и обеда. Вечером я вышел прогуляться — в одиночестве. Сначала я попросил Маргарет присоединиться ко мне. Но девушка пребывала в безразлично-апатичном настроении, и, надо сказать, очарование ее молчаливого присутствия на меня уже не действовало. Рассердившись на самого себя и пытаясь охладить возникшее раздражение, я мерил шагами площадку перед воротами.

Прекрасный вид на море, тишина, нарушаемая лишь ударами волн, доносившимися снизу, и хриплыми вскриками чаек, то и дело взмывавших к серым небесам, придали моим мыслям спокойное течение. И все равно они постоянно возвращались к одной теме — к сомнениям, которые истомили меня. Бессознательно я обнаружил, что задаю себе вопрос, на который не могу найти ответа. Тем не менее здесь, в одиночестве, под влиянием морской стихии и мрачных скал, мой разум вновь заработал четко, в привычном ему ритме, продиктованном моей жизнью, и я начал трезво анализировать факты, тревожащие меня.