Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

Тут бедная маленькая миссис Стерк принялась благодарить как одержимая. Однако Дейнджерфилд мягко тронул ее за рукав и с легким поклоном настоятельно проговорил:

— Прошу вас, не нужно слов, дорогая мадам. Просто черкните строчку, — Дейнджерфилд указал на листок бумаги на столе, — пишите: сего дня мистер Дейнджерфилд предоставил мне ссуду в пятьдесят гиней для моего мужа, доктора Барнабаса Стерка. Теперь, пожалуйста, распишитесь и добавьте дату. Очень хорошо!

— Боюсь, получилось неразборчиво. У меня слегка дрожат пальцы, — извиняющимся тоном сказала миссис Стерк, смущенно хихикнула и впервые чуть не расплакалась.

— Все в порядке, — вежливо заверил ее Дейнджерфилд. Затем он сопроводил даму, крепко сжимавшую в руке письмо и столбик монет, через садик; у калитки произнес: «Поистине прекрасное утро» и «Благослови вас Бог, мадам» — и с обычной своей странноватой улыбкой выпустил гостью на дорогу. И миссис Стерк пошла прочь, не чуя под собой ног, а Дейнджерфилд, очень прямо неся свою седую голову и сверкая очками сквозь заросли сирени и золотого дождя, довольный собой, отправился обратно.

Миссис Стерк приходилось сдерживать себя, чтобы не перейти на бег; она стремительно шла по дороге и все удивлялась, что дело уладилось так быстро — а ведь оно казалось ей чудовищно значительным и сложным. Дейнджерфилд не торопил ее и не торопился сам, и, однако же, через пять минут она получила желаемое и покинула его дом.

Прошло немногим более четверти часа, и доктор Стерк, при полном параде, спустился с крыльца и двинулся по улице мимо артиллерийских казарм; оставив позади свою павшую под натиском врага крепость, он шагал с развернутыми знаменами и барабанным боем, а за щекой держал пилюлю. В маленькой комнате «Феникса», где Наттер в то утро принимал арендную плату, доктор выложил деньги перед ним на стол; с лица доктора не сходила улыбка ненависти и торжества, а в громком звоне отсчитываемых монет звучали, чудилось, отголоски проклятий. Лицо маленького Наттера потемнело от разочарования; на яростный взгляд врага он ответил с не меньшей твердостью и злобой. Сквозь звон монет доносился вызывающий голос Стерка, который отсчитывал золотые, и больше не было сказано ни слова.

Наттер через стол швырнул Стерку расписку и смахнул золото в ящик.

— Том, — обратился Наттер к бейлифу суровым низким голосом, — иди и проследи, чтобы служащие не покинули дом, пока не будут уплачены сборы.

И Стерк, направившись к двери, рассмеялся через плечо — приятно и мелодично, надо полагать.

Когда он ушел, Наттер встал и повернулся к пустому камину. Мне случалось видеть, как в самых простых лицах вдруг проглядывала чистейшая одухотворенность, а иной раз — адская злоба; и то и другое придавало невзрачным чертам внушающее трепет величие. Каждая складка смуглого, словно бы вырезанного из дерева лица Наттера озарилась поразительным светом ненависти и разочарования, и столь сильны они были, что в них чудилось нечто возвышенное.

Торжество Стерка было недолговечным. За завтраком он был настроен свирепо, поглотил несчетное число тостов с маслом и яиц, опрокидывал в себя одну чашку за другой, беспрестанно что-то злобно бормотал, а иногда стучал кулаком по столу, так что ложка в блюдце звенела, а бедная маленькая миссис Стерк пугалась и шептала: «О, дорогой!» Стерк успел уже на словах призвать к ответу весь мир, убедить жену, что он умнейший и лучший из смертных, и наполовину сам в это поверить, но тут ему подали письмо; там содержалось сухое и краткое напоминание о тех чудовищных и, вероятно, непреодолимых опасностях, какие грозили ему в ближайшем будущем. Стерк удалился в свой кабинет, чтобы вновь размышлять над встающими в воображении печальными картинами, писать письма и рвать их на мелкие кусочки; позже, уже после госпиталя, он, по обыкновению, поехал верхом в Дублин докучать своему поверенному пустыми прожектами и не выдерживающими критики планами спасения.

В тот вечер Стерк приплелся домой как побитая собака: измученный, притихший и почти отчаявшийся. Однако он потребовал виски, подкрепил себя стаканчиком, затем молча сварил кувшин пунша и стал глотать стакан за стаканом. От этого доктор немного воспрял духом, раскраснелся и принялся громко и хрипло болтать, то и дело икая; спать он отправился раньше, чем обычно.

Вскоре после полуночи доктор внезапно пробудился: он что-то припомнил.

— Ну, все ясно! — вскричал Стерк с проклятием и случайно лягнул при этом спинку кровати, отчего его супруга очнулась от сна и подскочила.

— Что такое, Барни, дорогой? — взвизгнула она и в панике нырнула под одеяло.

— Да это просто открытие! — Стерк снова выругался, и больше ничего по этому поводу миссис Стерк пока услышать не довелось.

Хирург, однако, не засыпал, а раздумывал над своим открытием, в чем бы оно ни заключалось. Он сидел в постели, энергически сжав губы и насупившись; его хитрые холодные глазки задумчиво скользили в темноте по кроватному пологу; временами постепенно накипавшее волнение разряжалось в удивленном восклицании или коротком ругательстве, как на поверхности бродящего раствора назревают и лопаются пузыри.

В голове у Стерка гудело. Полсотни разнообразных планов, как ватага непослушных чертенят, теснились там и шумно требовали: «Выбери меня », «Нет, меня », «Нет, меня ». Как безумец, он грезил наяву; его мозг беспрестанно осаждали фантасмагории, воображаемые образы, догадки, а также странные и до боли четкие воспоминания; все кружилось в буйном, но отнюдь не радостном карнавальном разгуле: маски и игроки в кости, смех, проклятия, барабанный бой, прекрасные дамы и подвыпившие юнцы; слышались звонкие серенады, зловещий стук игральных костей и протяжные отдаленные крики.

Стерк пытался привести свои мысли в порядок, но это было все равно что требовать соблюдения общественного спокойствия от сборища ведьм в Вальпургиеву ночь {117} . И потому доктор сидел и бессознательно что-то бормотал, словно глядя с балкона и выжидая, пока бунт стихнет сам собой; когда за окном прояснилось и стало слегка холодать, перед его мысленным взором осталось одно-единственное лицо, бесстрастно и невозмутимо подмигивающее.

К этому моменту воспоминания выстроились в единую картину и к Стерку вернулась способность думать; будучи человеком действия, доктор вскочил и засветил огонек, быстро натянул панталоны, чулки, поспешно накинул короткий плащ и, обутый в домашние туфли, бесшумно, как призрак, скользнул вниз, в заднюю гостиную, где, как мы знаем, помещался его кабинет.