Джозеф Ле Фаню - Дом у кладбища

— И это все? Вы доставляете мне больше хлопот, чем полсотни разумных клиентов… Да вы шутите… Скажу откровенно, вам следует лучше справляться с делами, дорогая мадам, потому что этого , правду говоря, уж никак не достаточно.

Эти слова заключили деловую часть беседы, и Мэри Мэтчуелл выглянула в окно. Карета стояла у дверей; лошади, склоняясь друг к другу головами, терпеливо дремали; из пивной возвращался кучер с подбитым, заплывшим желтизной глазом и порезом на носу — и то и другое выглядело очень выразительно; он утирал рот манжетой.

— Будьте любезны, наденьте капюшон, мадам, и спустимся в карету; вы представите меня миссис Наттер. — Миссис Мэтчуелл длинными костлявыми пальцами постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание кучера.

— Это лишнее, мадам. Я уже сказала ей все, что вы желали, а вчера вечером послала письмо; сейчас она ждет вас, а мне, ей-богу, не хотелось бы ехать, если позволите.

— Ну это уж слишком — извольте делать, что я говорю, и отправляйтесь, — распорядилась миссис Мэтчуелл.

Подобно тому, как старуха из Беркли повиновалась, встала и спокойно вышла вместе с гостем {122} , хотя ее увядшая плоть тряслась от страха, так и бедная миссис Макнамара нехотя, но без слов повиновалась.

— Э, да у вас вид как у приговоренного, который тащится на виселицу; что это с вами, мадам? Так нельзя. А ну-ка, глотните. — Мэри Мэтчуелл ткнула прямо в лицо миссис Макнамаре, как дуло пистолета, небольшую бутылочку.

— Разрешите взять стакан, мадам, вот он на столе, — взмолилась миссис Мак.

— К… стакан, глотайте.

Горлышко оказалось у миссис Мак во рту, и, освежившись, она воспряла духом.

Моя бедная миссис Наттер, я искренне чту ее память. Пусть ей недоставало ума — зато и хитрость была несвойственна; хихиканье и малиновое варенье — вот ее главные характерные черты. Когда ей рассказывали историю, рисующую кого-либо в дурном свете, миссис Наттер долго не могла поверить в услышанное; в ее изложении почти все новости, кроме самых простых, обращались в сплошную путаницу; генеалогию она забывала, сути судебных процессов и фамильных раздоров постичь не могла, в свидетели по какому бы то ни было вопросу решительно не годилась — и все же она мгновенно проникалась добрыми чувствами, вечно кого-нибудь невпопад сватала, повсюду ей чудились амуры, когда же что-нибудь в этом роде действительно случалось, она бывала изумлена. Она превосходно умела сочувствовать, а еще лучше — радоваться; при известии об удивительно удачном браке, о нечаянном появлении сына и наследника, о кстати свалившемся наследстве ее негромкий радостный трезвон звучал везде и повсюду, снова и снова; многообразные безостановочные переливы колокольчиков не умолкали весь день; то и дело слышалось: «Ну конечно», «Клянусь, просто поверить не могу», «Но это же чудесно», «Бог мой, как же это кстати!», «Кто его знает, но я рада… ха-ха-ха» — и так далее. Поток радостей и приятных мыслей никогда не иссякал — легко сменяя направление, он тек себе и тек. Услышав хорошие новости, все говорили обычно: «Салли Наттер будет рада». Миссис Наттер не отличалась глубокомыслием и изрекала по преимуществу бессвязные восклицания, сопровождаемые жестикуляцией и удивленным выражением лица; по здравом размышлении выяснялось, что ее речи не содержали ничего стоящего, но беседовать под аккомпанемент этих тихих ликующих звуков было приятно. Ее говорящие о дружелюбии жесты, манера закатывать глаза, улыбки и вздохи и небольшой набор присловий вроде «тс-с, тихохонько!», «правда-правда», «давайте пошепчемся» — за все это и за порядочность окружающие любили миссис Наттер; любили сильнее, чем, вероятно, сознавали сами, поскольку привыкли, что она всегда такова.

Итак, обе дамы уселись в экипаж, который беспрерывно звенел и гремел на ходу, так что вести связную беседу оказалось совершенно невозможно — к радости миссис Макнамары; она не могла не заметить в лице миссис Мэтчуелл, помимо обычного оттенка коварства, чего-то, можно сказать, устрашающего и готова была признать в своей спутнице настоящую колдунью.

Они достигли дома Наттера; он стоял у мельниц, высокие деревья затеняли его простой серый фасад. Миссис Мак вошла. Ее приняла маленькая миссис Наттер, хихикающая, возбужденная и изнемогающая от любопытства.

— Она в самом деле сейчас там, в карете? Дорогая, правду ли рассказывают, что от нее слышали воистину чудесные вещи? Я разговаривала с миссис Молли… и просто диву давалась. Вы и в самом деле верите, что она волшебница? Но не забывайте, Наттер не должен знать, что я ее сюда приглашала. Он не выносит предсказателей судьбы. А о чем мне ее спросить? Думаю, о жемчужном крестике — как по-вашему? Потому что мне хотелось бы знать; а потом — кто возьмет верх: Наттер или его враги… вы ведь знаете, о ком я говорю? Это доктор Стерк, дорогая; и еще… еще… но главный вопрос — этот.

Бедная миссис Макнамара оглянулась и, убедившись, что за ней нет наблюдения, в спешке залепетала:

— Бога ради, дорогая, сделайте, как я советую: слушайте, что она говорит, а сами не говорите ничего.

— Конечно, дорогая, разумные люди всегда так поступают, — отозвалась миссис Наттер.

И Мэри Мэтчуелл, решив, что они достаточно побыли наедине, спустилась из коляски и появилась в холле раньше, чем ее ждала миссис Наттер; узрев это безмолвное видение, бедная маленькая леди ощутила благоговейный страх и еле выдавила из себя:

— Добрый вечер, мадам… я очень рада… пожалуйста, входите.

И они все вместе проследовали в гостиную. Оказавшись в столь зловещем обществе, маленькая миссис Наттер словно бы вступила в леденящую тень и ей расхотелось хихикать; вспомнилась жуткая история о том, как ее нынешняя гостья показала миссис Флемминг через стакан чистой воды образ ее мужа с лицом, наполовину залитым кровью — это произошло накануне того дня, когда мистера Флемминга убили караульные на Джонз-Лейн. Поэтому, когда Аэндорская волшебница потребовала воду и стаканы и велела миссис Мак удалиться, бедная недалекая миссис Наттер струсила, почувствовала себя дурно и желала одного: унести ноги; она чуть было не пустилась в бегство, покинув дом на произвол гостей, но ей не хватило для этого решимости.

— А нельзя ли, чтобы миссис Мак осталась? — спросила она, провожая удаляющуюся приятельницу жалобным взглядом.

— Ни в коем случае.

Этот строгий ответ был адресован самой миссис Мак, и та, под взглядом бедной миссис Наттер, послушно удалилась грузными шагами.

Не то чтобы ей совсем не было любопытно — но все же она испытала скорее облегчение и была очень не прочь уйти. Она успела только увидеть, как Мэри Мэтчуелл доставала из кармана и распаковывала овальное стальное зеркальце — увеличительное, как решила миссис Мак, поскольку пальцы гадалки (похожие на пальцы трупа) приняли в нем размер, вдвое превышающий натуральный; затем Мэри Мэтчуелл взяла стакан, до середины наполнила его водой и стала искоса рассматривать против света.