Джеймс Риз - Книга колдовства

«Если это совершенство, — думала я, пока мы карабкались наверх, к шатрам на крыше, — мне бы очень хотелось покинуть сей мир несовершенной».

Тут же я произвела в уме подсчет: сколько светоносных тварей должен был вскрыть Бру, чтобы так разукрасить свою Комнату камней? Я никогда не отличалась особой любовью к животным (хотя их ко мне что-то влекло) и даже, как ни прискорбно, не сумела завести себе наперсника из их числа, хотя не раз пыталась кого-нибудь приручить. Но что за каменное сердце у этого монаха, этого спятившего душегуба, если он проделывает то, что я видела? Через несколько часов, очнувшись от слишком глубокого сна, явно вызванного наркотическими снадобьями, я нашла ответ на свой вопрос.

Сердце Бру оказалось таким же несокрушимым, как стальные оковы, не позволявшие мне двигаться, так что я могла лежать только на спине (мою койку Бру ухитрился перетащить в красно-белую комнату). Эти оковы впились в мои запястья и лодыжки еще сильнее, чем та мышь, что вонзила зубы в палец моего мучителя.

Последнее, что мне удалось вспомнить из событий ночи, предшествующей моему пробуждению: я взяла — как неразумно! — золотой кубок, предложенный Бру, и выпила его почти до дна. Наверху, на assoltaire, было душно и жарко, хотя следы вечернего дождя, нередкого в здешних краях, еще не испарились с крыш домов. А напиток был холодный, смешанный из молока и фруктов: манго и немного банана. Иными словами, настоящее искушение. Бру знал, что делает.

Мы поднялись на крышу, и я последовала за ним в меньшую палатку, одну из тех, в которых мне прежде не приходилось бывать. Рядом с ней находилась большая, где располагалась лаборатория. Полотняные края были приподняты, и я видела, как Бру что-то сооружает из глины, железа и выточенных из какого-то ценного дерева деталей, сплошь покрытых резьбой. Хотя работа была еще не завершена, я поняла, что там будет, однако все же спросила об этом алхимика.

— Атанор, — прозвучал его ответ.

Как я и предполагала.

— Ах! — воскликнула я довольно фальшиво и таким тоном, словно мне жутко хотелось с ним поболтать. Мне казалось, мои слова отвлекут Бру от желания узнать, что лежит в моем мешке, ибо желание поскорее прочесть спрятанную там книгу делало ее ужасно тяжелой. Мне безумно хотелось ее открыть. — А разве так можно? Ни в одной из книг не говорится о том, что алхимику позволяется иметь более одного атанора…

Я не договорила, поскольку Бру покинул меня и перешел в больший шатер — для чего ему требовалось спуститься вниз по ступеням, затем, балансируя, пройти по приставной лестнице, лежащей плашмя на крыше, и снова подняться вверх по приступкам — хотя пространство, разделявшее две палатки, не превышало пятнадцати или двадцати футов. Теперь Бру стоял перед старым атанором. Вынув из кармана связанную летучую мышь, он швырнул ее в топку.

— Мне понадобится атанор побольше, — произнес он через минуту, вернувшись ко мне.

К счастью, я не прислушалась к его словам (во всяком случае, тогда), ибо тот новый шатер…

Там была не лаборатория, не молельня и не жилое помещение в общепринятом смысле этого слова. Может быть, сочетание того, другого и третьего? Не совсем; однако я сразу поняла, на что это похоже — на кабинет таксидермиста. Однажды мне довелось побывать в подобной вонючей берлоге, когда я жила во Флориде. Хозяин ее по основной профессии был дубильщиком, а таксидермистом, наверное, по призванию. На мой взгляд, такое увлечение было странноватым и довольно грубым, хотя, конечно, не мне судить. В его мастерской валялось множество лезвий всех форм и размеров, на стенах плотно висели шкуры и шкурки, а те из них, которые еще предстояло выскоблить, лежали грудой у двери. То был истинный рай для мух. Он даже показал мне банку, наполненную стеклянными глазами. Да, точно: в самом маленьком из шатров Бру все говорило о занятиях таксидермией или о чем-то вроде того. Однако что за ремесло могло напомнить ремесло таксидермиста? Работа хирурга? Палача? Живодера?

Нельзя сказать, что в шатре смерть царствовала безраздельно. Иначе я бы почуяла ее. Но как еще объяснить запах, который веял там и казался еще гуще, чем где-нибудь на руинах, в склепе либо на кладбище, куда меня однажды угораздило нечаянно попасть? Неужто созданные Бру твари не умирали, но приобретали некоторые свойства мертвых, раз он желал их сохранить и отыскивал для этого средства? Он явно занимался здесь именно этим. Однако то была не консервация как таковая, а скорее… очищение.

Я не слишком встревожилась, когда внимание Бру переключилось на его белого питона Уробороса. Я не сразу поняла, что он намерен сделать. Но как только до меня дошло… Ой, mon Dieu! Если алхимик настолько безжалостен даже к своей змее, это не предвещает ничего хорошего для всех остальных, кто встанет между ним и его ремеслом.

Удав лежал, вытянувшись во всю длину, на двух составленных торцами друг к другу столах, сколоченных из толстых досок. Рядом находилась железная стойка, похожая на скелет, держащий в «руках» пузатые стеклянные лампады с горящим ароматическим маслом. Это, однако, не могло отогнать запах смерти, который исходил неясно откуда. Питона удерживали на столах кожаные ремни — правда, лишь в двух местах. Затем Бру занес большой нож, каким разделывают мясо, и разрубил Уробороса на четыре приблизительно равных куска. Два из них, что оказались под кожаными полосками, вышли длиннее других. Эти части были привязаны и лежали неподвижно, а остальные две принялись извиваться и корчиться. Я прежде не имела возможности изучить внутренности змей — один вид этих рептилий был мне противен, — но все же достаточно прочла в свое время Галена, Везалия [133] Андреас Везалий (1514–1564) — знаменитый хирург и основатель новейшей анатомии. и других знатоков анатомии, чтобы понимать: всякое живое создание, получившее такие раны, не может не истекать кровью. Но, как и в случае с летучей мышью, крови не было. Я предполагала, что порубленная тесаком плоть — змеи либо другой твари, живая или нет, — должна быть серовато-красной или хотя бы розовой. Но ничего похожего тоже не наблюдалось: разрезанная плоть змеи оставалась бесцветной и разве что более тусклой, чем белая кожа питона, почти не изменившаяся.

Я смотрела, как Бру занимается аутопсией или некропсией, [134] Оба этих медицинских термина означают одно и то же: вскрытие трупа. и молчала — обстоятельства не располагал и к разговорам. При этом я постоянно чувствовала, как наливается тяжестью обретенная мной книга, висящая на плече в мешке, и задавала себе один и тот же вопрос: почему я должна была залезть так высоко, подняться над всей Гаваной и любоваться тошнотворным зрелищем, становившимся все ужаснее?