Джеймс Риз - Книга колдовства

Беги, дорогая!»

Бежала ли я? Не совсем.

Конечно, мы с Каликсто тут же уехали из Гаваны, но не бежали, потому что призыв Себастьяны сильно запоздал. Теперь, когда нам удалось спастись, бежать было не от кого. От Бру? Мы его укротили.

Да и куда мне было податься? Куда бежать? Мне хотелось сначала внимательно изучить книгу Себастьяны, а уж потом строить планы и выбирать маршрут. Требовалось время, чтобы как следует подумать и осмыслить прочитанное, поскольку моя сестра выражалась загадками и намеками — она слишком спешила и не могла зашифровать последние страницы. Мне предстояло угадать предполагаемую конечную точку ее — вернее, их — путешествия. Себастьяна хотела сообщить об этом мне, но утаить от Бру, если тот доберется до «Книги теней» раньше меня.

В итоге я поняла, куда направились Себастьяна и сопровождавшая мою soror mystica «теневая компания». Однако с тех пор, как я отправилась на их поиски ради обещанных мне тайн, прошло целых полгода. Но я расскажу об этом моем открытии позже. Сначала о том, как и почему мы покинули Кубу и зачем сделали с Квевердо Бру то, что сделали.

Как я уже говорила, Каликсто воротился в Гавану не юношей, но взрослым мужчиной. Что было с ним на борту «Алкиона», я не знаю; Каликсто никогда не рассказывал о том плавании, а я не стремилась узнать подробности с помощью ворожбы — с моей стороны это было бы слишком грубо. Кажется, ему пришлось защищаться, и он успешно постоял за себя. Конечно же, он вырос, но этот рост не измерить в тех единицах, какие вырезал на своей палке-посохе кубинский торговец гробами. Нет, это был внутренний рост, и он продолжился, причем не без моего участия, поскольку Кэл стал засыпать меня вопросами, едва я вышла из гроба. Я отвечала на них по очереди, со всей возможной искренностью. Поверьте, я больше ни разу не солгала ему.

Первый вопрос Каликсто так смутил его самого, что он готов был расплакаться прямо на могильном камне, на котором сидел. Он спросил, умерла ли я? Нет, я не умерла. Ни от усилий алхимика, ни вследствие того, что Каликсто положил меня в гроб и похоронил посреди мертвецов. Я лишь выглядела как мертвая, а потому, bien sur, понимала его смятение. Ведь он стал свидетелем того, как я ожила, проведя пять дней в земле, без пищи и воздуха. За исключением последнего обстоятельства — потребности в дыхании, состояние смерти, пожалуй, сродни зимней спячке медведя в берлоге.

— Считай эту мою видимую смерть, — посоветовала я Каликсто немного позже, — чем-то вроде духовного оцепенения, из которого я всегда выхожу обновленной, сильной, а также, если продолжить сравнение с медвежьей спячкой, изголодавшейся по жизни. Я безумно стремлюсь окунуться в самую гущу жизни, как медведь по весне с готовностью вылезает на белый свет, чтобы тут же с шумом вломиться в самую чащу леса.

Я, конечно, не до такой степени проголодалась, чтобы завалить оленя или войти по грудь в стремительный горный поток и наловить там лососей, как делают медведи, но все же жадно проглотила сразу несколько блюд в «Лa Фелисидад». Вскоре после моего «воскресения» я уже стояла в тени этого ресторана и наблюдала, как по моей просьбе Каликсто покупает у моего давнего друга Хоакино припущенные в горшочке креветки, хлеб, круг твердого сыра и бутылку риохи. Эту снедь мы отнесли в дом Бру.

Самого алхимика, разумеется, в доме уже не было. Мы оставили старика на кладбище, перетащив в склеп, где опять крепко связали, хотя не стали класть в гроб. Не могу упрекать Каликсто за жестокость (точных сведений о том, что случилось с Бру дальше, у меня нет, могу только предполагать — как и ты, моя неведомая читательница), но именно он убедил меня покончить со злодеем, оставив того в склепе на дальнем берегу залива. Мы спорили недолго — главным аргументом моего спасителя стал второй его вопрос: «Что он с тобой сделал?»

Итак, мы распрощались с Квевердо Бру и покинули кладбище. Там стало тихо: я усмирила мертвых, принесла им покой, после чего поспешила на берег. Мы с Каликсто погрузились в лодку, переправились на противоположный берег залива, сели на подводу и вернулись в дом Бру. С кладбища, кстати сказать, я уезжала в том же гробу, в каком прибыла туда, да и подвода была той же. Мы решили, что так будет лучше, ибо у пономаря зоркий глаз и одинокому посетителю кладбища не стоит уходить оттуда в компании дамы. Кроме того, меня несколько мутило, хотя мое «воскрешение» прошло довольно легко. Мне очень хотелось бы описать вам, каково это: когда, пробудившись, вдруг вспоминаешь свое погребение и отдаешь себе отчет, что, повернись судьба другим боком… Предательство, смерть сообщника либо какое-нибудь еще более жуткое обстоятельство, например установка поверх могилы надгробного памятника или неподъемной надгробной плиты, — все это могло бы оставить тебя заживо погребенной. Довольно, лучше воздержусь от рассуждений на эту тему и оставлю тебя, моя неведомая сестра, наедине с твоим страхом остаться навеки там, где ты есть, в том месте, где тебе нечего ждать и не на что надеяться — только на то, что кровь настигнет везде. Не стану вдаваться в гипотетические подробности, иначе придется снова думать о том, что сталось с Квевердо Бру. Чувство вины не принесло бы пользы никому.

«Что он с тобой сделал?»

И правда, что сделал со мной Бру? Залезая в гроб во второй раз, я попросила Каликсто повременить с расспросами до той поры, когда мы вернемся в Гавану, в дом Бру. То есть когда я вымоюсь, поем и прочитаю книгу Себастьяны — я по-прежнему не выпускала ее из рук. Пришлось поклясться, что после всего этого юноша непременно получит ответы на все вопросы. Было жестоко с моей стороны так осаживать беднягу, учитывая все случившееся, но я должна была начать жить, прежде чем заговорить — в любом смысле этих слов. Нужно было вернуть себе дар членораздельной речи: несмотря на то, что голос ко мне вернулся, звуки по-прежнему застревали в горле, как крыса в узкой и ржавой трубе. Мы возвратились в дом Бру (птицы алхимика потемнели и словно обезумели, они дико носились кругами над двором в смятении), я зажгла в своей комнате лампу, посмотрела в зеркало, и тогда вопросы Каликсто вновь зазвучали в моей голове. Ведь он не спросил, какие приемы алхимии применял в моем случае Бру. Юноша ничего не знал о Великом делании, ради которого я столько выстрадала. Каликсто просто хотел понять, отчего я так изменилась.

Глядя в зеркало, я сама удивилась и захотела узнать то же самое. Это сотворил со мной старый алхимик или же здесь потрудились мертвецы? Ведь им удалось нечто подобное в прошлый раз, когда я так же лежала среди них.

Ответов не было. Все, что я знала, и все, что я видела, сводилось к одному: я уже не такая, как раньше.

Мои белокурые волосы — единственная моя гордость — сильно отросли. Я заплетала их в косы (когда была Геркулиной) либо собирала сзади в пучок, перевязанный ленточкой из высушенной кожи дельфина (когда стала джентльменом по имени Генри). Однако теперь, mon Dieu, они превратились в буйный поток серебра, льющийся с моей головы! Они сияли, как новенький доллар с монетного двора; они имели необычный оттенок, напоминающий вороненую сталь, так что издали казались почти голубовато-синими. Объяснялось ли это неким световым эффектом? Возможно, потому что моя кожа была невероятно бледной.