Александр Уваротов - 1945

Правую щеку капитана пересекала багровая вспухшая полоса с тоненьким пунктиром засохшей крови.

— Да нет, оцарапало и только. Замешкались, когда профессоров наших с линии огня сталкивали. Мне ничего, а Речкальцева вот…

Ванник поднял руку и отвел голову капитана чуть вбок, осматривая царапину.

— Днем еще распухнет. Ну и что с тобой делать?

Тот осторожно потрогал след от пули.

— По касательной прошла, я поначалу даже думал, ветка хлестнула…

— Эх, Потапов, — с сожалением произнес Ванник. — Ну и куда тебя такого теперь? Что будешь говорить, бритвой порезался?

Тот сокрушенно развел руками.

— Ладно, подумаем, — мотнул головой Ванник. — А сейчас вот что сделай: проверь-ка место встречи. Сигналы – как оговаривали.

— Слушаюсь.

Ванник направился к своим, словно забыв о Бочкареве, а тот, помедлив секунду, побрел к ротным разведчикам, размышляя по дороге над странным «товарищ, генерал».

Рана Белушева была накрепко перевязана, но тот потерял много крови – длинные засохшие следы пересекали всю штанину и уходили в сапог.

— За нами чисто, — сказал Озеркевич, — заметив, куда смотрит капитан. — Я глядел, следов не осталось.

— Много крови потерял, плохо, — добавил Закаилов.

— Кстати, товарищ капитан, — приглушил голос Озеркевич. — Таблеточку дали нашему Ванюше, и очень эта таблеточка необычная. Белушев до того белым был, а после порозовел, в себя пришел. Похамил, как водится, и сразу заснул.

— Да? — спросил Бочкарев, думая о своем.

— Хорошо бы и нам такими таблеточками разжиться. Не поинтересуетесь у майора, вы вроде как с ним на короткой ноге?

— Видно будет.

Они расположились за деревьями, наблюдая за окружающей местностью.

Впрочем, смысл этого ожидания Бочкареву, да и остальным разведчикам был неясен. Свою задачу они выполнили, не оставаться же в тылу врагу просто из удовольствия?

Эта мысль зрела в голове у Бочкарева, подпитываясь многозначительными взглядами Озеркевича и подступающим желанием чего-нибудь зажевать, а потом, когда окончательно и бесповоротно рассеялась утренняя дымка и наступило начало восьмого, он подумал, что ждать дальше не имеет смысла.

Ванник сидел рядом с профессором и долговязым и о чем-то негромко говорил с ними. Но едва подошел Бочкарев, разговор прекратился.

— Товарищ майор, разрешите вас на минутку?

— Да, Сергей Николаевич.

— Я так полагаю, — произнес Бочкарев, едва они отошли, — что нашу задачу мы выполнили, вас до места сопроводили.

— Да, — согласился Ванник.

— И теперь можем уходить?

Майор кивнул, но своим мыслям, а не из-за согласия со словами капитана.

— Нет, Сергей Николаевич. С сегодняшнего утра вы переходите в мое подчинение.

— То есть?

Нет, разумеется, служба в армии приучила Бочкарева к самым необычным вещам и быстрым переменам своего положения, но чтобы вот так… в немецком тылу… ранним утром, к тому же, на голодный желудок…

— Мы потеряли одного, Сергей Николаевич. Второй с такой раной, что с ним никуда. Встреча с проводником не состоялась… — Ванник внимательно посмотрел на Бочкарева. — И сейчас мне нужен решительный, смелый и сообразительный человек. Такой, как вы

— Но для чего? — удивился Бочкарев. — Для диверсий в тылу врага? Для нелегальной работы я никак не гожусь.

Ванник хмуро улыбнулся.

— Забудьте обо всем этом. О фронте, своей дивизии. И о вчерашнем задании, кстати, тоже. У нас совершенно другие цели. Вы слышали о немецком сверхоружии?

— Да, кто же о нем не слышал. Только… — Бочкарев замолк, подумав, при этом, что очень кстати замолк – Ванник был серьезен, очень серьезен.

— Оно здесь неподалеку, в Судетских горах. И немцы готовятся его применить.

Солнце накрыло своим сиянием поросшие лесом холмы, влажные, набухшие весенние поля, деревеньки с высокими шпилями соборов, затопило почти летним теплом, обещанием долгого и тихого мирного лета. Обещанием спокойного и светлого будущего, которое почти свершилось, почти сотворилось усилием миллионов людей, бессонными бдениями у карт, изнуряющим трудом, кровью и надеждой. Чистой надеждой, что оно, это грядущее придет. И в безгрешном свете этого будущего война, казалось, уже находилась на излете, съеживалась, прятала свою ужасающую личину.

Но тут вдруг вновь раздвинулось уродливое черное лицо и стало неопределенно и пугающе. Тревожно и мрачно. А затем, словно подтверждая прежнюю её силу, появились два низко летящих, непривычно громких, ревущих самолета необычной конструкции. Без винтов, с двумя цилиндрами под крыльями и вытянутыми дымными следами за собой. Самолеты пронеслись над полем и, резко взмыв в верх, исчезли из вида.

Ванник, сидевший рядом с Бочкаревым, проговорил:

— Новые Мессершмиты. Знакомы?

— Не очень, — задумчиво ответил тот.

Как-то совсем по-другому все выходило. Не так, как казалось еще вчерашним утром. Словно время свернулось, закрутилось и, попутав все указатели и направления, привело к нежданной развилке, которой тут и быть совершенно не должно!

Фронт, огромный, напористый, готовящийся к последнему броску, к окончательному удару, полурасслабленное житье во время стратегической паузы, и вдруг особая группа НКГБ, которой командует не кто-нибудь, а генерал, вдруг необычное и непонятное оружие, новый противник, загадочный и страшный этой своей новизной…

— Знаете, что самое удивительное, Сергей Николаевич?

А еще было непривычно это обращение к нему по имени отчеству. Приятно, но непривычно. В тех нечастых случаях, когда к нему обращались генералы, они использовали исключительно официальное обращение, иногда используя для смягчения разнообразные и затейливые средства великого русского языка. А тут вдруг генерал обращался к нему, как к товарищу, с уважением, даже несмотря на разницу в звездочках на погонах.

— Откуда у них берется подобное? — Бочкарев не рискнул ответно назвать генерала Михаилом Александровичем. — В последнее время у них, в самом деле, много чего появилось. Самолеты эти. Фаустпатроны… гадкая штука. Автоматы новые, штурмгеверы.

— Если бы только это. Нет, они так далеко шагнули, что оторопь берет. Но не это я имел ввиду. Самое ужасное, что они верят в Гитлера, верят в свою Германию. Искренне и честно. Солдаты, ученые, конструкторы, инженеры, все поголовно. Понимаешь?

— Оболванены, вот и верят.

— Скажешь, оболванены! Оболваненным такое вот не дается, — Ванник кивком головы указал на почти расплывшийся следы от исчезнувших самолетов. — Нет, не все так просто. Потому как сражаемся не мы, а наше право на собственный мир и вера. Вера в будущее. И какая крепче окажется, честнее, правильнее – та и победит. Не оружие – а вера и идеалы.