Питер Хэйнинг - Они появляются в полночь

С лихорадочной поспешностью По схватился за край дверцы и налег на него всем телом. Эльза Гаубер упала на опустевшее вонючее ложе и сейчас барахталась меж дырявых простынь, аПо тем временем захлопнул дверцу и налег на нее.

Она бросалась на дверцу с внутренней стороны, крича и завывая подобно зверю, попавшему в ловушку. Она обладала силой не меньшей, чем он, и на какую-то секунду в его душу закралось сомнение: а не победит ли она в их единоборстве? Но, пыхтя и потея, он удерживал дверцу плечом, упираясь ногами в земляной пол, и одновременно нашаривал крепкую щеколду. Вот пальцы его нашли спасительный запор и установили его на место. Все, теперь она никуда, голубушка, не денется.

— Темно! — стонала внутри ловушки Эльза Гаубер. — Темно… нет луны, луны… — Голос ее постепенно затих.

По отошел к грязной луже в углу. Вода была протухшей, глинистой — именно такой, какая сейчас нужна. Он опустил в лужу сложенные пригоршней ладони и, набрав грязи, с силой швырнул ее на дверцу. Одна пригоршня, другая, третья и еще, еще… Пользуясь ладонями как мастерком, он методично залепил все щели и трещины, покрывая доски толстым слоем грязи.

— Гаубер, — позвал он, переводя дыхание, — как вы?

— В порядке, как мне кажется.

Голос его удивительным образом окреп и звучал вполне нормально. Оглянувшись через плечо, По увидел, что Гаубер сам, без посторонней помощи, сумел подняться на ноги. Был он, конечно, неимоверно худ и бледен, но на ногах стоял твердо.

— А чем это вы заняты? — поинтересовался Гаубер.

— Законопачиваю ее, — пошутил писатель, снова и снова набирая полные пригоршни жидкой грязи. — Замуровываю ее навечно — и ее, и зло, которое она несет людям.

В голове его вдруг как искра пронеслась вдохновенная сцена, символическое зерно будущего рассказа: в нем мужчина замуровывает в простенок или в нишу, вроде этой, женщину. И вместе с ней — воплощение вселенского зла, принявшего обличье, скажем, черного кота.

Закончив наконец свой нелегкий труд, он выпрямился, глубоко вдохнул полной грудью затхлый воздух подземелья и улыбнулся. Даже в моменты смертельной опасности, в минуты труда, минуты невзгод и отчаянной нужды он всегда умудрялся придумывать сюжеты для все новых и новых рассказов. С ним всегда так и будет.

— Я не знаю, как мне вас благодарить, — бормотал Гаубер, сам не свой от счастью. — Я думаю, теперь все будет хорошо, если… если только она не выберется оттуда.

По прислушался к тому, что происходит внутри ниши, приблизив к дверце ухо.

— Ни шороха, ни единого звука, сэр. Пока она лишена лунного света, она лишена и своей силы и способности жить. Не могли бы вы помочь мне одеться? Я страшно замерз.

Теща встретила его на пороге дома, когда он вернулся на Спринг Гарден-стрит. Под белым вдовьим чепцом на ее костистой физиономии легко читалось выражение беспокойства за него. Она даже осунулась от волнения за беспутного зятя.

— Эдди, ты нездоров?

В такой форме она пыталась узнать у По, не пил ли он сегодня. Приглядевшись и принюхавшись, она установила, что худшие ее опасения оказались на этот раз напрасными:

— Нет, слава Богу! Но тебя так долго не было дома. А как ты выглядишь? Нет, ты на себя, посмотри: на кого ты похож! Грязный, чумазый, как не знаю кто. Ты обязан помыться сейчас же.

Он позволил ей провести себя на кухню, где она налила в таз теплой воды. И пока он отскребался, в голове его складывались самые банальные оправдания, вроде того, что, мол, отправился на длительную прогулку, чтобы набраться на свежем воздухе вдохновения, голова, мол, внезапно закружилась, она же знает, что это с ним случается, оступился, мол, в луже и так далее, и тому подобное.

— Я приготовлю тебе хорошего горячего кофе, ладно, Эдди? — заглянула на кухню проверить, как у него идут дела, заботливая теща.

— Да, если можно, — ответил По и отправился в свою комнату. Он зажег свечу, сел за стол и взял в руки перо.

Мозг его в этот момент напряженно работал: он придумывал и разрабатывал различные художественные ходы нового рассказа, зерно которого уже сложилось в голове в минуту вдохновения, которое посетило писателя в полуподвальном помещении дома Гаубера. Нет, это он отложит на завтра, чтобы поработать на свежую голову. Он надеется, что «Юнайтед Стэйтс Сэттердэй Пост» купит у него такую вещь. Название? Он назовет рассказ просто, без причуд: «Черный кот».

Да, но необходимо закончить сегодняшнюю работу! Как, с чего начать? И чем закончить? Если он напишет и опубликует все то, что с ним сегодня приключилось, то как ему оправдываться перед публикой и критиками, перед все более громкой молвой о его, видите ли, безумии? Ситуация, надо сказать, не из приятных.

Он решил, что забудет все, что с ним произошло, — если сможет. Постарается искать спокойной компании, житейского благополучия и покоя, может быть, напишет немного легкой поэзии, какие-нибудь юмористические статьи, рассказы. В первый раз за всю свою жизнь он чувствовал, что сыт по горло зловещими темами.

Он быстро дописал последний абзац эссе:

«Бывают мгновения, когда даже бесстрастному взору Разума печальное Бытие человеческое представляется подобным Аду, но нашему воображению не дано безнаказанно проникать в сокровенные глубины. Увы! Зловещий легион могильных ужасов нельзя считать лишь пустым вымыслом; но подобные демонам, которые сопутствовали Афрасиабу в его плавании по Оксусу, они должны спать, иначе растерзают нас, — а мы не должны посягать на их сон, иначе нам не миновать погибели».

Вот этого для публики будет вполне достаточно, решил Эдгар Аллан По. В любом случае этого хватит для филадельфийской «Доллар Ньюспэйпер».

Теща принесла ему кофе.

Рассказ «Над рекой», возможно, самый необычный, нетривиальный по авторскому решению и один из самых страшных. Это, разумеется, история о Вампире, но рассказанная самим Вампиром. «Над рекой», без сомнения, принадлежит к числу рассказов, которые переживут многие и многие поколения читателей, и тем обиднее, что талантливый и изобретательный его автор оставил нам столь небогатое литературное наследие. Этот прекрасный рассказ никого не оставит равнодушным.

Очертания его тела обрисовались в замерзшей грязи, в которой он лежал ничком под упавшим деревом. Следы на начинавшем таять снегу были отчетливыми, а там, где он взбирался на скалу, они образовали темные мокрые проталины. Он лежал здесь давно, настолько давно, чтобы время успело потерять для него всякий смысл и значение.

Над ближней горой вставала луна, белая и полная, с вытравленным на серебряном диске узором голых ветвей деревьев. Лунный свет упал на распростертое тело, и он повернулся к ночному светилу лицом. Луна освещала своим магическим светом этот мир деревьев и скал, частью которого являлся и он, давая этому миру жизнь и новые силы; осветила и его лицо с запавшими сверкающими глазами и опухшими синеватыми щеками.