Наталия Кочелаева - Проклятие обреченных

Широченная кровать, и без того занимавшая в «студии» центральное место, вознесенная на помост, была ярко освещена. На ней, на незнакомом Аде приторно-розовом покрывале, кувыркались две обнаженные нимфы, выворачивали друг друга наизнанку с профессиональным бесстыдством. Свидетелями распутных увеселений двух подружек были трое, если не считать остолбеневшую Аду. Кто-то не в меру бородатый, по пояс голый, с лоснящимся торсом кентавра, держал в руках видеокамеру, упоенно снимая гнусное зрелище. Панов, как всегда облаченный в корректнейший костюм, сидел, развалившись, в кресле и дирижировал всем происходящим. А у ног его примостилась еще одна почти голая нимфочка, копия тех двух, что на кровати. Нимфа производила руками какие-то действия, какие именно – Ада разбираться не стала. Она хлопнула дверью ненамеренно громко, и Панов догнал ее на выходе из подъезда.

Для начала Ада наградила проштрафившегося женишка двумя смачными плюхами, которые удачно легли на его довольно-таки упитанную физиономию, причем компания тинейджеров, угнездившаяся на скамейке неподалеку, смешливо ей поаплодировала.

– Штаны застегни… режис-сер! – приказала Ада Панову, и тот в смущении повиновался. И сразу же принялся оправдываться.

Что он нес, аж уши вяли! По его словам, выходило так, что все это какое-то дурацкое недоразумение, которое объясняется очень просто. Даже непонятно, отчего Ада так расстроилась. Он решил осуществить свою давнюю мечту, снять концептуальный шедевр «Секс и безумие в Южном Бутове», который оценил бы первый же фестиваль авторского кино. Панов чувствовал вину только за одно обстоятельство, а именно за действия третьей, не примкнувшей к киносъемке девицы… но полагал, что ему можно это извинить. Режиссеры, они все такие.

Очевидно, прокатчик видеокассет окончательно вошел в роль, почувствовал себя богемным персонажем и теперь говорил Аде о миссии художника, о нелегком пути к вдохновению, о новых формах в искусстве, заикнулся даже о музах, что издавна представлялись человечеству в образе прекрасных дев.

Это Аду доконало.

– Послушай, – сказала она возлюбленному мягко. – Я, может быть, чего-то не понимаю… Мне показалось, ты снимаешь обыкновенную… обыкновенную порнографию.

Михаил посмотрел на нее с сожалением.

– Ты никогда меня не понимала, – изрек он все тем же тоном богемного персонажа. – Может быть, ты еще слишком молода… Но откуда столько ханжества, милая?

Панов крутился, как Виляй на вилах. Ему хотелось и рыбку съесть, и удовольствие получить – то есть удержать при себе выгодную невесту, но при этом не поступиться мужским самолюбием. Ада посмотрела-посмотрела на него, да и села в автомобиль, и дверцей хлопнула.

Дядя Леня был дома – редкий случай. В его кабинете было темно из-за опущенных штор, мягко светился монитор. Дядя работал, фальшиво насвистывая популярную песенку. Свист прекратился.

– Ада, детка, это ты?

Она промолчала, и дядя Леня скоро появился в дверях собственной персоной. Борода всклокочена, на носу очки в толстой оправе, босиком и в домашнем джинсовом комбинезоне. В руке пакет молока. Они оба, дядя Леня и Ада, любили пить молоко из пакетов, ужасная привычка!

– Что-то случилось?

Ада прошла в кабинет, опустилась на приятно прохладный кожаный диванчик и рассказала дяде Лене всё. Все события сегодняшнего дня, такого накаленного и драматичного. На удивление, дядюшка оказался равнодушен к постигшей Аду утрате. Напротив, многое показалось ему смешным.

– Ну и хорошо, что вовремя его раскусила! – провозгласил он, словно тост, и отхлебнул молока из пакета. – Детка, к чему эта мировая скорбь? Ступай прими ванну, выпей чаю с медом, поспи часов десять – двенадцать, и все как рукой снимет! Как рукой снимет!

Да, здесь долго пришлось бы ждать сочувствия! Ада пошла к себе, переоделась в халат, набуровила в ванну горячей воды и добавила пены. Пена пахла шоколадом, и на душе у Ады вдруг повеселело. Повернула ключ в двери, сбросила на пол халат. Что-то звякнуло. Что там, в кармане?

В кармане оказался нож, когда-то украденный Адой из краеведческого музея родного города. Как он мог там очутиться? Но Ада допускала, что сама положила нож в карман. Эта вещичка с годами не перестала ей нравиться. От ножа исходила сила, он был то холоден, то горяч на ощупь, прикосновение к гладкой рукоятке всегда успокаивало ее. Порой она клала его себе под подушку, иногда носила с собой в сумочке. И было приятно вспомнить, как лихо вынесла она его из музея – раритетный-то экспонат!

Она погрузилась в душистые сугробы пены, держа в руках нож.

И сразу же ей захотелось спать.

Дремота нахлынула тяжелой волной. Шум льющейся из крана воды показался Аде океанским прибоем. Далекий, он все ближе и ближе. Белым языком с клочьями налипшей пены слизывает с берега округлую гальку, тащит назад, за собой. И странно, и сладко подчиняться этому ритму, и не поднять ресниц.

Хныкнуло сливное отверстие, сглотнуло через силу, наконец, захлебнулось. Через край низко утопленной ванны вода шустро побежала на мраморный пол, через несколько минут достигла двери, просочилась в спальню. Светло-серый ковер снизу намок и понемногу темнел. Домработница Леночка, принесшая в спальню Ады стопку свежевыглаженного постельного белья, заметила темные пятна, присела на корточки, прислушалась к нарастающему, грозному шуму воды в ванной и заполошно заколотила в дверь:

– Ада! Ада, ты заснула?

Та не откликалась, и Леночка перепугалась еще больше. Она видела – девочка вернулась домой сама не своя, о чем-то говорила с дядей, потом ушла к себе. Мало ли что могло случиться? Леонид Львович добрейшей души человек, но он все же мужчина, а Адочке нужен женский глаз, женская помощь… У себя на родине, до того как попасть под сокращение и податься на заработки в Москву, Лена служила в детской комнате милиции. Опыт, приобретенный ею там, здорово пригодился в общении с этой избалованной, изломанной, но в общем-то неплохой девчонкой. Может быть, благодаря этому она и удержалась здесь, на теплом местечке… И еще благодаря умению быстро принимать решения конечно же!

Лена призвала на помощь охранника Рому, прибежал и переполошившийся Леонид Львович. Он стал молотить кулаками в дверь, но тут подключился Рома, чуть поднажал плечом, и дверь слетела с петель. В ванной комнате воды было по щиколотку, а в глубокой ванне лежала девочка, вся увитая какими-то розовыми нитями… И Лена поняла, что розовые нити – это растворившаяся в воде кровь, что в правой руке Ада держит нож и что сейчас, пожалуй, самое время завизжать. Но визжать она не стала. Она приказала Роману вытащить Аду из ванны и положить на диван, прикрыла девочку махровым халатом и осмотрела порез на левом запястье – длинный, неглубокий. Девочка дышала едва слышно, но сердце ее билось ровно. Лена накапала успокоительного Леониду Львовичу и вызвала домашнего врача.