Наталия Кочелаева - Проклятие обреченных

Но тут до прорыва плотины было далеко. Что-то давалось ему лучше, что-то хуже, он был первым по танцу, лучше всех двигался, отличался на занятиях по сценической речи. Но каким мучением, и мучением бесполезным, казались ему уроки актерского мастерства, как непонятны были звучащие из надменных уст Рожницына слова: «предлагаемые обстоятельства», «эмоциональная память, видения внутреннего зрения»… Эти слова никак не касались того, о чем мечталось ему, Сереже, – всеобщего восхищения и поклонения.

…Его больно ранило отношение Рожницына, у которого сразу же появился на курсе любимчик – некрасивый, высоколобый, тщедушный Сашка Затван. А на него, Акатова, Юрий Григорьевич покрикивал и на занятиях объяснял, глядя поверх его головы, словно обращаясь не к нему:

– Если ты внутренне не чувствуешь роли – ты преподносишь зрителю внешние эффекты, показываешь голос, дикцию, технику речи, животный темперамент, в конце концов! Не увлекайся актерским кликушеством, переживи свою роль в душе и создай жизнь роли на сцене!

Во всей этой белиберде не было ни одного понятного слова. Но весь небольшой жизненный опыт подсказывал – надо соглашаться, надо кивать со вдумчивым видом. Потом все как-нибудь наладится.

В сущности, это единственное, что портило Сереже жизнь, во всем остальном он был совершенно счастлив. Через пару месяцев после начала занятий у него на факультете появился приятель, он учился на курс старше и уже был женат на однокурснице. Влад был чудаковатым парнем, имел какие-то свои, непонятные остальным шуточки, а его жена Оля словно спала с открытыми глазами. Она просыпалась только на сцене, так сказал про нее Влад. Впрочем, именно Ольге принадлежала инициатива после поздней репетиции «сходить куда-нибудь вкусно покушать и потусить».

В помещении модного клуба со странным названием «Бабушка Бонифация» было темно, играла незнакомая музыка, под потолком плавали слои сизого дыма, сновали чернокожие официанты. Оля, которая собиралась вкусно покушать, заказала омлет со шпинатом, Влад – рюмку джина Сережа, сообразившись со скудной наличностью и запредельными ценами в меню, – томатный сок. Он уже жалел, что согласился поехать, на душе было смутно, словно томило ее какое-то предчувствие. И тут он обернулся и увидел Аду. Она сидела за соседним столиком в компании томного юнца с необыкновенным загаром. Саму же Аду Сергей некоторое время не мог разглядеть, словно очень яркий свет слепил ему глаза. Она была тонкая и легкая, но налитая внутренней силой, как виноградная лоза, попробуй ее сломай. Черные волосы экстремально коротко острижены и блестят, как норковый мех, а лицо ее неуловимо, мучительно, гибельно красиво.

Что мерцает там, в глубинах этих раскосых глаз? Восходящее солнце Японии? Китай? Или страна сгинувшая? Или страна неоткрытая пока, таинственные берега, ждущие своего Колумба?

А потом он понял, что рука девушки лежит на его плече, что он обнимает ее талию и они танцуют что-то невообразимое под странную музыку, состоящую из цокота, стука и шепотов. У нее странно горячая и сухая кожа.

– Как тебя зовут? – спрашивает он и отстраняется, чтобы снова увидеть ее. Оказывается, на ней какое-то мятое красно-желтое платье, некрасивое, но идущее ей так, что в ту же секунду Сергей забывает, как именно она одета.

– Ада, – отвечает она. Голос у нее хрипловатый, звучный. – Выпей со мной текилы, цветочек.

В ее непроглядно-темных глазах вспыхивают искры. Через некоторое время он уже сидит за столиком, и загорелый юнец учит его пить текилу, которая кажется Сереже омерзительной. А потом мир вокруг начал вертеться огненными кольцами, и Сергей чувствовал только ее горячую ладонь на своем плече, пальцы с коротко обрезанными ногтями щекотят ему шею, и в то же время ощущается самостоятельная, не относящаяся к девушке вибрация в области сердца. Что это? Ах да, это мобильник в нагрудном кармане куртки. Встревоженный голос тетки:

– Сергей, у тебя все в порядке? Уже одиннадцатый час, ты в курсе? Когда задерживаешься или не приходишь ночевать – лучше предупреждать, мы же договаривались. Не хочу на тебя давить, но мать звонила из Верхневолжска четыре раза, я совсем завралась, и тебе лучше вернуться домой, пока она окончательно с ума не сошла.

Тетка, как всегда, была права. Сережа сделал над собой усилие и встал. Он думал: вот сейчас я уйду и больше никогда ее не увижу, если бы мне сейчас сказали, что я никогда не увижу солнца, я бы испугался чуть меньше. Я ее потерял. Но Ада переспросила его, словно продолжая разговор (неужели он велся?):

– Так у тебя во сколько кончаются занятия? В семь?

– В семь, – выдавил Сережа, и она кивнула. Этот лаконичный жест сказал ему больше, чем слова, и он нашел в себе силы, чтобы уйти.

Нина Алексеевна встретила его насмешливо-поощряющей ухмылкой, но не успел он перешагнуть порога, как встревоженно заголосил телефон. Это была мать, и Сергей с удивлением слушал ее голос – успел забыть, как он звучит.

– Знаешь, – сказал он ей вдруг, прижимая трубку плечом к уху, – знаешь, мам, я сегодня познакомился с такой девушкой…

– Она москвичка? – спросила мать, быстро, как только она умела, изменив течение своих мыслей.

– Москвичка, – успокоил ее Сергей, припомнив какие-то обрывки сегодняшних разговоров.

– Ну, дай бог, – ответила мать и, неизвестно отчего, заплакала, некрасиво взрыдывая.

Следующий день был ярким и коротким, как солнечный протуберанец. Сережа удостоился даже двусмысленной похвалы от Рожницына:

– Ты сегодня, Акатов, прямо-таки на себя не похож! Старайся дальше!

На классическом танце, который в расписании стоял последним, Сережа сбацал такое страстное и одновременно томное танго, что потряс даже видавшего виды препода Эрика, в знак поощрения тот погладил его по спине. У Эрика было два прозвища: одно – Голубчик, а второе – непечатное. Однокурсница Катя, большеглазая, недоступная барышня, с которой танго и танцевалось, также была поражена и намекнула Сереже, что согласилась бы с ним куда-нибудь сходить, а там посмотрим. В иное время ему было бы лестно «сходить куда-нибудь» с первой красавицей и недотрогой курса, но сегодня он себя берег, он нес себя, как на подносе, к дверям корпуса и почти не удивился, увидев огромный, угрожающе-угловатый автомобиль и возле него Аду – у нее в пальцах была коричневая сигарка, и она курила, картинно выпуская кольца дыма… На нее оборачивались прохожие. Она смотрела не прямо на Сережу, но куда-то мимо него, словно и не замечая, и это неприятно напомнило ему о Рожницыне.

– Садись.

И сама прострекотала каблуками, села на водительское место. Сережа долго не мог открыть дверцу, залился краской, мысленно проклиная свою неопытность и неловкость. Наконец Ада открыла ему изнутри и повторила, как приказ: