Ольга Крючкова - Прелат

Рене ещё раз прошёлся по погребу: возникало лишь одно предположение – меч хранился в коробе, присыпанный бобами. Он присел на корточки, откинул кусок холста, которым по обыкновению Соланж накрывала корзины и короба, и, запустив руки в прохладные бобы, пытаясь достичь дна.

Рене нащупал нечто, завёрнутое в ткань, он тотчас начал с остервенением разгребать бобы, бросая их тут же на пол рядом с коробом. И вот цель была достигнута: он достал свёрток и, сгорая от нетерпения, развернул.

Бастард Сворд предстал во всей своей красе, ничуть не пострадав от времени, ведь Гийом давно оставил ремесло палача. Рене охватил крестовину меча руками, приняв боевой фойн [49], словно готовился нападению на незримого врага. Меч таинственно поблёскивал в скудных отблесках свечи. Рене ещё раз осмотрел его, провёл указательным пальцем левой руки по середине блестящего волнообразного клинка, дотронулся до печати под малой гардой, мысленно дав клятву никогда не расставаться с «подарком» отца, веря, что Бастард ещё сослужит ему верную службу.

Оружейник, как и обещал, подготовил боевую перчатку, модернизировав её таким образом, что в основание металлической ладони можно было вставлять арбалет или скрамасакс, для чего пришлось немного подогнать его крестовину.

Рене остался доволен работой и тотчас позвал Жиля, дабы примерить «обнову». Юноша пришёл в неописуемый восторг, – одев боевую перчатку с длинным наручем из металла и дублёной кожи, который плотно облегал руку и закреплялся на ней специальными ремешками, – не удержался и воскликнул:

– Господин! Какое прекрасное приспособление!

Рене усмехнулся, видя волнение и восторг Жиля.

– Проведём испытание. – Он вставил в перчатку арбалет, к которому оружейник приделал специальный металлический штырь, взял стрелу и произнёс: – Смотри, как нужно заряжать… – Оружие пришло в боевую готовность. – Целься в стену, нажимай спусковой крюк и…

Стрела вылетела из чрева арбалета и вонзилась в деревянную стену.

– Отличный наконечник! – заметил Жиль. – Позвольте мне не снимать новую руку!

Эмоциональная горячность юноши откровенно забавляла прелата, но всё же он помнил, как его подопечный бесстрашно всадил крест в лапу демона: «Пожалуй, мальчишка вполне храбр и сможет быть преданным делу, а с годами восторгов поубавиться, что придаст солидности и уверенности в суждениях…»

Со второго этажа в трапезную спустилась Элеонора.

– Сударь, – обратилась она к Рене, – я хотела бы вам напомнить, что наверняка моё исчезновение переполошило весь Орлеан. Я хотела бы, как можно скорее отправиться к маркизу.

– Понимаю, графиня, ваше любовное нетерпение и желание упасть в объятии я жениха. Я уладил все дела в Шоле, Жиль получил новую руку, – юноша помахал ею, приветствуя маркизу, – теперь мы можем отправиться в путь. Желаете прямо сейчас?

– Да! И как можно скорее! – воскликнула Элеонора.

– Как угодно, вашему сиятельству.

Рене галантно поклонился.

На сборы не ушло много времени. Рене накинул на плечи Элеоноры тёплый матушкин плащ, подбитый мехом, – вечера становились прохладными; что касается Жиля, то его скромное имущество – новая рука, арбалет; колчан со стрелами и скрамасакс, занявшими достойное место на добротном кожаном поясе – подарке господина, были при нём.

Рене опустошил тайник под камином, пересыпав оставшиеся золотые франциски в напоясный кошелёк, перемотал отцовского Бастарда длинным кожаным ремнём, сделав импровизированные ножны, перекинул меч за спину, крепко связав концы ремня на груди.

Рене спустился во внутренний двор. Наваррские жеребцы раздували ноздри, предчувствуя быструю скачку, застоявшись без дела в конюшне. Он запряг лошадей и подготовил карету, юноша помогал своему хозяину как мог.

Элеонора разместилась в карете, Жиль удостоился чести ехать верхом на господском Лангедоке, – в душе переживая облегчение: он боялся остаться с графиней наедине, чувствуя неловкость и вину, оттого что не мог защитить её в монастыре – страшные картины соития с демоном всё ещё будоражили его юношеское воображение.

Рене привязал мула позади кареты и, проезжая мимо дома Мари, натянул поводья: лошади остановились; освободив мула, он накинул его упряжь на калитку. Жульбер наблюдал за этой сценой из окна и, не удержавшись, проворчал:

– Прямо, как в глупой сказке: кому – дом и дворянство, а кому – просто мул. И на том спасибо.

Карета графини де Олорон Монферрада покинула Шоле, оставляя за собой клубы дорожной пыли. Де Шаперон гнал наваррских жеребцов что есть силы: надо было добраться до постоялого двора перед заходом солнца, времени оставалось мало.

Впереди ждал Орлеан.

Карета достигла постоялого двора в селении Рош-сюр-Мен поздно вечером, колокола местной часовни отзвонили вечернюю зарю. Леон и Анриетта хлопотали по хозяйству во внутреннем дворе и, услышав стук копыт приближающихся всадников, насторожились.

– Леон, закрой ворота, – попросила Анриетта. – Что-то мне боязно…

– Ну что, ты! Наверное, путники припозднилась: а, если они знатны и богаты?

Последний веский довод сыграл решающую роль, и Анриетта несколько приободрилась.

– Может, они знают что-нибудь о нашем сыне, – предположила она и виновато взглянула на мужа.

Тот же, как человек практичный и умудрённый жизненным опытом понимал: если в деле замешаны доминиканцы, то дело плохо – считай, что человек сразу умер. Анриетта, словно прочитав мысли мужа, утёрла слезу и направилась в амбар за мукой.

Карета и сопровождающий её всадник, въехали в распахнутые ворота постоялого двора. Леон подумал: «Карету я уже видел, неужто…» Его мысли оборвал Рене, спустившийся с козел:

– Леон, у тебя найдётся свободная комната, да побольше сытной еды.

Хозяин обомлел: перед ним стоял прелат, обнаруживший похищение Жиля и графини.

– Сударь, милости просим. Мы всегда вам рады!

В этот момент второй всадник спешился и направился прямо к обомлевшему хозяину.

– Отец, это я – Жиль, – сказал юноша, скинув с головы капюшон.

Отец и сын обнялись.

– Анриетта! Анриетта! – закричал Леон. – Наш мальчик вернулся!

Анриетта выбежала из амбара и бросилась к сыну.

– Жиль! Какое чудо! Все эти дни я молила Господа, дабы он помог тебе! – она обняла сына и расплакалась. Тот тоже расчувствовался.

– Ну, что ты плачешь, я же жив…

Анриетта почувствовала: с сыном что-то не то, и начала внимательно его осматривать – материнское чутье не обмануло. Женщина увидела металлическую рукавицу на руке Жиля.

– Что это? Почему ты надел её? – недоумевала она.

– Анриетта, оставь парня в покое! – вмешался Леон. – Главное – он вернулся. Нам надо молиться за господина прелата! – хозяин почтительно поклонился Рене. – Рука – не голова! Прошу, сударь, я провожу вас в комнату. Анриетта, позаботься о госте.