Роберт Маккаммон - Лебединая песнь. Последняя война

— Вставай, — сказала она себе, ветер сдул эти слова с ее губ. — Вставай. Ты что, собираешься оставаться здесь? Здесь нельзя оставаться! Вставай! Иди по одному шажку. Один шаг, а потом еще один, и ты придешь, куда тебе нужно.

Но прошло много времени, прежде чем она опять смогла идти, и она, спотыкаясь, побрела как старуха вниз по другому склону холма из обломков, бормоча про себя.

Она не знала, куда идет, да и не особенно беспокоилась об этом. Молнии стали сверкать все чаще, землю потряс удар грома; черный, противный моросящий дождь посыпался из облаков, сильный ветер иголками колол ей лицо.

Сестра Ужас, спотыкаясь, брела от одного холма к другому. Вдали почудился женский вскрик, и она отозвалась, но ответа не было. Дождь полил сильнее, и ветер бил по лицу.

И тут, она не знала, сколько времени прошло, она подошла к краю завала и остановилась около смятых остатков желтого такси. Возле нее был уличный указатель, согнутый почти в узел, и на нем было написано: Сорок Вторая улица. Из всех зданий улицы осталось стоять только одно.

Кассовая будка кинотеатра «Эмпайр Стейт» все еще мигала огнями, рекламируя «Лики смерти, часть 4» и «Мондо Бизарро».

По всем сторонам от кинотеатра здания превратились в выгоревшие каркасы, но сам кинотеатр нисколько не пострадал. Она вспомнила, как проходила мимо этого театра предыдущей ночью и как ее зверски столкнули на мостовую. Между ней и кинотеатром плавала дымка, и ей показалось, что через секунду кинотеатр исчезнет, как мираж, но когда дымку сдуло, кинотеатр остался стоять на месте, и на будке продолжала вспыхивать реклама.

Отвернись, сказала она себе. Убирайся отсюда к чертям!

Но все же сделала шаг по направлению к нему, а затем еще шаг, и пришла потом туда, куда вовсе не хотела. Она стояла перед дверями кинотеатра и чуяла запах попкорна с маслом, тянувшийся из него.

Нет! — подумала она. Это невозможно.

Но это оказалось так же возможно, как в считанные часы превратить Нью-Йорк в сметенную смерчем свалку на пустыре. Глядя на двери кинотеатра, Сестра Ужас осознала, что правила в этом мире неожиданно и круто изменились под действием силы, которую она была еще не в состоянии понимать.

Я схожу с ума, сказала она себе.

Но кинотеатр был реальностью, так же как и запах попкорна с маслом. Она сунулась в

билетную кассу, но там было пусто; тогда она собралась с силами, подержалась за распятие, висевшими на цепочке у нее на шее, и вошла в двери.

За стойкой контролера никого не было, но Сестра Ужас слышала, как шло кино в зале за выцветшим красным занавесом: раздался скрипучий грохот автомобильной катастрофы, и затем выразительный голос диктора:

— А вот перед вашими глазами результат столкновения на скорости шестьдесят миль в час.

Сестра Ужас прошла за стойку, стащила пару плиток шоколада и уже было собралась съесть одну из них, как вдруг услышала звериное рычание.

Звук усиливался, переходя в человеческий хохот. Но в нем Сестре Ужас послышался визг тормозов на скользком от дождя шоссе и детский пронзительный, разрывающий сердце крик: «Мамочка!»

Она зажала ладонями уши, пока детский крик не исчез, и стояла до тех пор, пока не ушел из памяти его отзвук.

Смех пропал тоже, но тот, кто смеялся, кем бы он ни был, сидел там и смотрел кино посреди уничтоженного города.

Она откусила полплитки шоколада, прожевала и проглотила ее. За занавесом диктор рассказывал об изнасилованиях и убийствах с холодной медицинской дотошностью. Экран был ей не виден. Она съела вторую половину плитки шоколада и облизала пальцы.

Если этот ужасный смех раздастся опять, — подумала она, — она сойдет с ума, но ей нужно видеть того, кто так смеется.

Она подошла к занавесу и медленно, очень медленно отодвинула его.

На экране было окровавленное мертвое лицо молодой женщины, но это зрелище больше не в силах было испугать Сестру Ужас. Она видела профиль головы, кто-то сидел в переднем ряду, лицо его было повернуто вверх к экрану.

Все остальные места пустовали. Сестра Ужас вперилась взглядом в эту голову, лица она не видела и не хотела видеть, потому что кто бы или что бы это ни было, оно не могло быть человеческим.

Голова неожиданно повернулась к ней.

Сестра Ужас отпрянула. Ноги ее были готовы бежать, но она не дала им сделать это. Фигура на переднем ряду рассматривала ее, а фильм продолжал показывать крупным планом лежащие на столе вскрытые трупы погибших людей. И тут фигура встала со своего места, и Сестра Ужас услышала, как под его подошвами хрустнул попкорн.

Бежать! — мысленно закричала она. Сматываться отсюда!

Но она осталась на месте, и фигура остановилась, не доходя до того места, где свет из-за стойки контролера мог бы осветить лицо.

— Вы вся обгорели. — Голос был мягким и приятным, и принадлежал молодому человеку.

Он был худ и высок, около шести футов и четырех или пяти дюймов, одет в пару темно-зеленых брюк цвета хаки и желтую рубашку с короткими рукавами. На ногах начищенные военные ботинки.

— Я полагаю, там, снаружи, уже все закончилось, не так ли?

— Все пропало, — пробормотала она. — Все уничтожено.

Она ощутила сырой холодок, тот же самый, как тогда, прошлой ночью перед кинотеатром, а потом он исчез. Она не смогла уловить ни малейшей тени выражения на лице человека, а затем ей показалось, что он улыбнулся, но это была страшная улыбка: его рот был не на том месте, где должен был быть.

— Я думаю, что все…

Мертвы, — сказала она ему.

— Не все, — поправил он. — Вы же не мертвы, не правда ли? И думаю, что там, снаружи, есть еще и другие, еще живые. Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.

— Я еще не мертвая, — сказала она.

— Вы еще успеете стать ей. — Грудь его поднялась, когда он делал глубокий вдох. — Понюхайте воздух. Он ведь сладковат?

Сестра Ужас начала делать шаг назад. Человек сказал почти приятно: — Нет, — и она остановилась, как будто самым важным, единственной важной вещью в мире, было подчиниться.

— Сейчас будут мои самые любимые кадры. — Он кивком указал на экран, где из здания били языки пламени и на носилках лежали изувеченные тела.

— Вот я! Стою у автомобиля! Ну, я бы не сказал, что это был продолжительный кадр!

Его внимание вернулось к ней.

— О, — мягко сказал он. — Мне нравится ваше ожерелье, — бледная рука с длинными тонкими пальцами скользнула к ее шее.

Она хотела съежится, потому что не могла вынести, чтобы эта рука касалась ее, но этот голос загипнотизировал ее, он эхом звучал в ее сознании. Она содрогнулась, когда холодные пальцы коснулись распятия. Он потянул его, но и распятие и цепочка припечатались к ее коже.

— Оно приварилось, — сказал человек. — Мы это поправим. — Быстрым движением руки он сорвал распятие и цепочку, содрав при этом кожу Сестры. Ужасная боль пронзила ее, как электрический разряд, но одновременно и освободила ее сознание от послушности его командам, и мысли прояснились. Жгучие слезы прокатились по ее щекам.