Роберт Маккаммон - Лебединая песнь. Последняя война

Джош взял Свон за руку и они вошли в дом.

— Закройте дверь, — сказала женщина. — Благодаря вам мы скоро будем по уши в пыли.

Джош сделал то, что она просила. Маленький огонь горел в камине, и очертания женщины стали красными, когда она шла через комнату. Она зажгла керосиновую лампу на полке камина, затем вторую и третью лампы, расположенные в комнате так, чтобы давать больше света. Пистолет был разряжен и положен на место.

Она закончила с лампами и повернулась, чтобы получше разглядеть Джоша и Свон.

Леона Скелтон была низкой и широкой, носила толстый розовый свитер, прикрытый сверху рабочим халатом, и меховые розовые шлепанцы на ногах. Квадратное лицо казалось вырезанным из яблока и высушенным затем солнцем: на нем не было ни одного гладкого места, оно все было покрыто трещинками и морщинами. Большие выразительные голубые глаза были окружены паутинкой морщин, и глубокие линии на широком лбу выглядели будто выровненные полосы глины. Джош прикинул, что ей лет 65-70, хотя завитые, убранные назад волосы оставались ослепительно рыжими. Теперь, когда ее взгляд бродил между Джошем и Свон, ее губы тихо двигались, и Джош увидел, что некоторые из передних зубов серебряные.

— Дева Мария, — сказала она спокойно. — Вы горели, да? О, Господи… Извините, я не хотела разглядывать так пристально, но… — Она посмотрела на Свон, и ее лицо, казалось, изменилось от боли. Слабый проблеск слез появился у нее в глазах. — О, Господи, — прошептала Леона. — О, Боже мой, вы двое были…

Так много испытали.

— Мы живы, — сказал Джош. — Это главное.

— Да, — согласилась она, кивая, и опустила глаза. — Извините меня за грубость. Я была воспитана значительно.

— Леона, — раздался дребезжащий голос мужчины, и он снова задыхался в приступе кашля.

— Я лучше погляжу за мужем, — сказала она, покидая комнату через дверку. Пока ее не было, Джош оглядывал комнату. Она была полна стоящей беспорядочно мебелью, потертый зеленый коврик лежал напротив камина. Он побоялся подойти к зеркалу, висевшему на стене, и пошел к стеклянному буфету неподалеку. На полках в буфете лежали дюжины хрустальных шариков различных размеров, самые маленькие размером приблизительно с гальку, а наибольшие размером с два кулака Джоша. Большинство из них были размером с бейсбольный мячик и выглядели совершенно прозрачными, хотя некоторые были бледно-голубыми, зелеными или желтыми. Добавлением к коллекции были различного вида перья и какие-то кочерыжки от кукурузных початков с разноцветными вкраплениями.

— Где мы? — спросила Свон, по-прежнему крепко прижимая Пирожкового Обжору. Под глазами у нее от усталости были темно-лиловые круги, и жажда жгла ей горло.

— Маленький город под названием Салливан. Здесь тоже сохранилось не многое. Мне кажется, что здесь все погибло, за исключением этих людей. — Он подошел к каминной полке и стал изучать несколько фотографий в рамках, вставленных там. На одной из них Леона Скелтон сидела на крыльце рядом со смеющимся, толстым мужчиной средних лет, который мог больше похвастаться животом, чем волосами, но глаза были молодыми и немного озорными за очками в тонкой оправе. Он обнимал Леону одной рукой, а другая, казалось, двигалась по ее коленке. Она смеялась, обнажая сверкающие серебряные зубы, и была, казалось, лет на пятнадцать моложе, чем сейчас.

На другой фотографии Леона качала в руках как ребенка белого кота, лапы которого раскачивались в воздухе. На третьей фотографии человека с большим брюхом был вместе с молодым парнем, они оба держали удочки и демонстрировали очень большую рыбу.

— Это моя семья, — сказала Леона, входя в комнату. — Моего мужа зовут Дэви, нашего сына Джо, а кошку Клеопатра. Она звалась Клеопатрой, я имею в виду. Я похоронила ее около двух недель назад. Закопала ее далеко, так, чтобы никто не мог до нее добраться. У вас-то есть имена, или вы инкубаторские?

— Я — Джош Хатчинс. Это Сью Ванда, но я зову ее Свон.

— Свон, — повторила Леона. — Прелестное имя. Рада познакомиться с вами обоими.

— Спасибо, — сказала Свон, не забывшая, оказывается, о хороших манерах.

— О, Господи! — Леона повернулась, взяла с кофейного столика несколько сельскохозяйственных журналов и журналов «Прекрасный Дом» и убрала их, затем достала из угла щетку и начала сметать пыль к камину. — Дом — страшная развалюха, — извинилась она за то, что занялась наведением порядка. — Раньше легко было содержать его в чистоте, но те времена уже улетели. У меня довольно долго не было гостей! — Она закончила сметать пыль и встала, заглядевшись в окно на красную пелену и беспорядочные руины Салливана. — Раньше здесь был прекрасный городок, — произнесла она бесцветно. — Возле нас жили около трехсот человек. Прекрасные люди. Бен Маккормик, бывало, говорил, что он достаточно толст, чтобы из него получилось три человека. Дру и Сиззи Стиммонс жили в том доме, вон там, — показала она. — О, Сиззи любила шляпки! У нее их было около тридцати, она каждое воскресенье надевала новую шляпку, и каждый день ходила в разных, и так тридцать дней, затем начиналось снова. Кайл Досс был владельцем кафе. Женева Дьюберри управляла общественной библиотекой, и о, Господи, могла говорить только о книгах! — Ее голос становился все тише и тише, совсем умолкая. — Женева все говорила, что как-нибудь сядет и сама напишет роман. И я всегда верила, что она напишет. — Она показала рукой в другом направлении. — Норм Баркли ниже, в том конце дороги. Вы отсюда не увидите его дом. Я едва не женилась на Нормане, когда была молода. Но Дэви украл меня, с помощью розы и поцелуя в одну воскресную ночь. Да, сэр. — Она кивнула, и, казалось, вспомнила где она была, согнулась и поставила щетку обратно в угол, словно бы отказывая своему танцевальному партнеру. — Да, — сказала он, — это был наш город.

— Куда они ушли? — спросил Джош.

— На небеса, — ответила она. — Или в ад. Кто куда, я так полагаю. О, некоторые из них просто собрались и уехали. — Она пожала плечами. — Куда — не могу сказать. Но большинство остались здесь, в своих домах и на своей земле. Затем болезнь начала косить людей…

Пришла Смерть. Это похоже на большой кулак, стучащий по двери — бум, бум, бум, бум, примерно так. И вы знаете, что не можете не впустить этого, но вы пытаетесь. — Она облизнула свои губы, ее глаза блестели. — Конечно, стоит какая-то безумная погода для августа, да? На улице достаточно холодно, чтобы превратиться в ледышку.

— Вы…

Знаете, что случилось, да?

Она кивнула.

— О, да, — сказала она. — Ли Проктер держал радио у себя в скобяном магазинчике, а я зашла туда купить гвозди и веревку, чтобы повесить картину. Не знаю, какая станция была включена, но вдруг неожиданно раздался ужасный треск, и голос человека начал говорить очень быстро об опасности и бомбах и все такое прочее. Затем последовал обжигающий шум, будто растапливали сало в горячей кастрюле, и радио замолкло. Никто не мог вымолвить ни слова, даже прошептать что-нибудь. Вбежала Вильма Джеймс, кричала всем, чтобы посмотрели на небо. Мы вышли и посмотрели, и увидели аэропланы или бомбы или что-то в этом роде, которые летели над нашими головами, и некоторые из них сталкивались друг с другом. И Гранжи Такер сказал: «Это началось! Начался Армагеддон!» А затем он залег в канаву возле магазина и стал наблюдать за тем, что летело наверху.