Монтегю Джеймс - Соседская межа

— Потому что, — ответил я, — я только что читал один старый памфлет, и там были две строки из деревенской песенки, в которых упоминалось это название, а звучали они так, будто с этим связана какая-то история. Один говорит другому, что тот знает об означенном предмете не больше, чем

— Вот это да, сказал Филнпсон. — Так вот, значит, почему… Надо спросить старика Митчелла. — Он пробурчал что-то себе под нос и задумчиво отхлебнул чаю.

— Так вот, значит, почему… — подбодрил я.

— Да. Я говорю, вот, значит, почему мой отец расчистил это место. Я сказал, что там собирались сделать участок под пашню, но не знаю, так ли было на самом деле. По-моему, отец так и не закончил дело; сейчас там довольно жалкое пастбище. Но по меньшей мере один человек должен об этом помнить — старина Митчелл. Филипсон посмотрел на часы. — Будь я проклят, если не пойду и не спрошу его. Но вас, пожалуй, с собой не возьму, — добавил он. При чужих он не любит говорить о том, что ему кажется странным.

— Ладно, только постарайтесь запомнить все, что он скажет, все до последнего слова. Что касается меня, то, если погода улучшится, я пойду прогуляться, а если нет, останусь и продолжу работать с книгами.

Погода улучшилась настолько, что я счел возможным прогуляться до ближайшего холма и полюбоваться окрестностями. Характера местности я не знал; я впервые приехал к Филипсону и не провел здесь еще и дня. Поэтому я бесцельно шел по саду меж мокрых кустов и даже не подумал сопротивляться неясному импульсу — впрочем, был ли он таким уж неясным? — который внезапно побудил меня взять влево, где я увидел развилку. В результате, погуляв минут десять между роняющими капли кустами самшита, лавра и бирючины, я оказался перед каменной аркой в готическом стиле, вырубленной в стене, которая кольцом охватывала все поместье. Дверь была заперта на засов, и я осторожно приоткрыл ее, прежде чем выйти. Перейдя через дорогу, я очутился на огороженной узенькой тропинке, которая уводила вверх, прошел по ней ленивым прогулочным шагом около полумили и неожиданно вышел в поле. Передо мной открылся прекрасный вид на Беттон-корт, долину и окрестности; я чуть наклонился и посмотрел вниз, на запад.

Полагаю, нам всем известны пейзажи — со времен Биркета Фостера или даже ранее? — которые в форме гравюр на дереве украшали тома поэзии, лежавшие на столиках в гостиных наших отцов и дедов — тома «в прекрасных обложках для роскошных зданий»; фраза, поразившая меня своей точностью. Меня они, признаться, восхищали — особенно те, на которых изображался селянин, обозревавший сверху склон холма, шпиль деревенской церкви, терявшийся среди вековых деревьев, и плодородную равнину, разделенную изгородями, уходившими к далеким холмам, за которые опускалось (или над которыми поднималось) дневное светило, а низкие облака отражали его последние (или первые) лучи. Вид, открывшийся здесь, вполне соответствовал картинам, которые сохранились у меня в памяти, и, будь у меня такая возможность, я бы попробовал поработать в какой-нибудь роще, долине, на ферме или в разливе. В общем, те книги были прекрасны, как и пейзаж, который в данный момент раскинулся передо мной. Он словно сошел с обложки сборника «Лучших священных песен Богородицы», преподнесенных в 1852 году Элинор Филипсон в качестве подарка ко дню рождения ее преданной подругой Миллисент Грэйвз. И вдруг я обернулся как ужаленный. Пронзительный звук невероятной высоты достиг моих ушей и словно вонзился мне в голову; он походил на писк летучей мыши, но усиленный раз в десять; услышав такое, поневоле спросишь себя, не рождается ли он прямо в мозгу. У меня перехватило дыхание, я заткнул уши и задрожал. Странное явление в круговороте природы. Минуту-другую я раздумывал, затем решил пойти домой. Однако мне хотелось поточнее запечатлеть пейзаж в памяти. Но стоило повернуть обратно, как это желание пропало. Солнце село за холм, поля погрузились во мрак, а когда часы церковной башне пробили семь, я и думать забыл о приятных часах вечернего отдыха, об аромате цветов, вечерних запахах леса и о том, как кто-нибудь говорит за милю-другую отсюда на ферме: «До чего чисто звучит Беттонский колокол вечерами после дождя»; вместо этого на ум приходили образы сухих стволов, крадущихся пауков и зловещих сов на башне; образы заброшенных могил и их отвратительных обитателей, над которыми бесконечно течет Время, — и от всего этого кровь стыла у меня в жилах. И как раз в этот момент в мое левое ухо близко-близко, словно чьи-то губы находились в дюйме от моей головы — вновь вонзился пронзительный вопль.

На сей раз ошибки быть не могло. Звук шел снаружи. «И слова нет иного, кроме крика», мелькнула мысль. Вопль, который я слышал ранее, был не менее отвратителен, чем визг, раздавшийся сейчас, но ни в том, ни в другом я не уловил никаких эмоций и позволю себе усомниться, что в них был хоть проблеск разума. Они мгновенно портили настроение, от удовольствия не оставалось и следа, а пробыть на месте хотя бы еще секунду казалось невыносимым. Разумеется, я никого и ничего не увидел; но я точно знал, что, стоит мне задержаться, и тварь продолжит свое бесцельное и бесконечное кружение, а третьего повторения я просто не переживу. Я поспешил вернуться на тропинку и спустился с холма. Но подойдя к арке в стене, остановился. Сумею ли я найти дорогу в этой путанице мокрых аллей, которые становились все темнее и холоднее? Нет. Должен признаться, что мне было страшно; нервы мои после этих криков чуть не лопались, и я чувствовал, что сорвусь, если в кустах зашуршит птица или кролик. Я пошел по дороге вдоль стены и вздохнул с облегчением лишь тогда, когда вышел к дому и увидел Филипсона, идущего ко мне со стороны деревни.

— Где это вы были? — спросил он.

— Гулял по тропинке, которая начинается у каменной арки в стене и ведет на холм.

— Ах вот как? Значит, вы были совсем недалеко от того места, где находился Беттон-вуд; в особенности, если поднимались на вершину и выходили на поляну.

Поверишь ли, читатель, только тут я впервые сложил два и два. Думаешь, я тут же рассказал Филипсону, что со мной случилось? Нет. Мне еще никогда не приходилось сталкиваться со сверхъестественным, паранормальным или чудодейственным и, хотя я знал, что рано или поздно придется об этом заговорить, меня это не слишком волновало; и кроме того, я думал, что рассматриваю совершенно обычный случай.

Поэтому я спросил:

— Видели вы того почтенного человека, о котором мы говорили?

— Митчелла? Да, видел. И вытянул из него кое-какие подробности. Расскажу после обеда. История весьма странная.

И вот, удобно устроившись после обеда, он по его собственному утверждению дословно воспроизвел диалог со стариком. Митчелл, которому недавно перевалило за восемьдесят, развалился в своем кресле. Его замужняя дочь готовила чай и сновала туда-сюда. После обычных приветствий последовало: