Кирилл Клерон - Вампиры в Москве

Гость же с нескрываем удовлетворением наблюдал за удивлением студентика, а потом поинтересовался:

— Ништяк?

— Нет, это уже ништряк — в три раза круче, чем ништяк.

— Конечно, круче. Я уже много лет в этом упражняюсь. Кстати, а как называются масти по-русски?

Ерофей своих познаний не утаил, причем название черви вызвало недоумение гостя, сопровождавшееся артистично поднятыми густыми бровями:

— Это же сердце — жизнь, любовь… Почему у вас черви, это ведь смерть, могила?

Этого Ерофей не знал. Действительно странно, если задуматься. Но думать стоило о другом, осуществлять ли дальше ПРОГРАММУ РАССЛАБЛЕНИЯ ЛОХА или нет. Идея нажиться на картах провалилась, да еще с каким треском! Кто знает, какими еще талантами богат его гость! Так может какой-нибудь совместный бизнесок замутить? Вместе-то точно не облажаемся!

(— отличная идея, а отличную идею надо обмыть)

От этой мысли Ерофей мило заулыбался — святая невинность! Штопор медленно вкручивался в пробку, которая почему-то крошилась:

(— опять левак подсунули!):

— Вино у меня отличное, молдавское, Медвежья кровь называется.

— Молдавское — нравится, медвежья кровь — сойдет, а вот что касается вина…

Раду так и подмывало вставить известную фразу из какого-то фильма про вампиров, фразу, где очень важна пауза: Я не пью… вина, но сдержался. Ерофей же иронии не понял и извинился:

— Вообще-то обычно у меня припасен Camus для гостей, но сейчас, как назло, весь кончился. Так что, не обессудьте, чем богаты…

Извинившись, Ерофей вернулся к колупанию с раскрошившейся пробкой, решив протолкнуть ее внутрь. Приставив к ней карандаш одним концом и сняв ботинок, Ерофей начал колотить каблуком по другому концу. Раду такую технику открывания видел впервые.

Наконец-то, удалось! Возбужденный рационализатор наполнил вином бокал, пальцами выловил несколько ошметков и уже собирался отпить, как незнакомец ловко перехватил его руку на полпути ко рту:

— Может ты и мне налить?! А еще говорят про русский гостеприимство!

— Ох, извините, запарка…

(— знаю я эту запарку — деньги в глазенках заблестели):

— А теперь чокнуться, а то не по-людски!

— Да, за знакомство… Кстати, а как вас звать?

— Раду.

— Кто рад?

— Меня так зовут — Раду. Это очень старое имя.

— А я — Ерофей. Для друзей. Ишь ты, прямо в рифму заговорил.

Ну что же, Ерофей так Ерофей. Раду протянул ему руку и тот слабо пожал бледные длинные пальцы. И подивился:

— Какие они холодные… Надо бы согреться…

— Не надо… Я всегда сохраняю хладнокровие.

— Тогда чокнемся!

Чоканье прошло неудачно. На редкость неудачно. То ли иностранец специально излишне сильно стукнул рюмкой о рюмку, то стекло оказалось бракованное, с незаметной трещинкой, но бокал Ерофея лопнул прямо в руке, глубоко разрезав сухожилие между большим и указательным пальцами. Кровь потекла ручьем, просто хлынула, а гость плотоядно уставился на нее, как удав на кролика. Но Ерофею было не до гостя и его странной мимики. В глазах начали плыть круги, как тогда, в детстве, перед злополучной картиной в Третьяковке. Приближался обморок, лицо смертельно побелело, а подмышки взмокли от полившегося вонючего пота. Из последних сил, держась руками за стенку, он дошел до шкафа и вытащил грязноватый бинт, которым поспешил перевязать руку в месте пореза. Бинт мгновенно пропитался и неприятно покоричневел, набух, как тряпочный клоп.

— Что с тобой, дурно? — ехидно спросил гость.

— Дда, не очень…

— Не переживай, сейчас полегчает.

— Вряд ли…

— А я говорю — полегчает, едва два замечательных фокуса покажу. Похлеще карточных будут. Ну, соглашайся!

Последовал едва заметный кивок, и первым фокусом гость снял медальон с шеи, подошел к полуобморочному Ерофею и потер камень о пропитанный кровью бинт. И камень засиял! Прямо на стене, как сквозь волшебный проектор, стали зарождаться и исчезать удивительные объемные фигуры. Казалось, у них не три измерения, а гораздо больше, казалось, это вообще другое измерение. Казалось, таких ярких цветов нет в палитре земных красок и еще казалось; что все это сон, что все это настоящая фантасмагория. Наверное, если ширануться или дури накуриться, так же классно заглючит.

Удивительное зрелище действительно подействовало, как и обещал Раду, лучше нашатыря — Ерофей аж присвистнул и даже слегка порозовел. Поплывшие мозги вроде как выбрались на твердую поверхность:

(— вот бы такое представление организовать — народец у нас лоховской, падкий на дешевые зрелища. нажили бы…)

Вторым фокусом загадочный гость широко открыл рот. Неприятный запах шибанул в ноздри:

(— фу! мог бы и зубы почистить)

Впрочем, этому выводу несколько противоречили две ослепительно белые пары клыков, показавшиеся в глубине. В глазах загорелись нехорошие огоньки, красноватые, будто зернышки спелого граната. Они гипнотизировали Ерофея и не давали даже пошевелить рукой, когда клыки приблизились к горлу и больно впились в артерию. Бедолага только застонал и дико скосил глаза на пол, куда начала капать кровь. Прежний обморок вернулся с удвоенной силой, тело становилось все более ватным и медленно начало сползать со стула.

Впрочем, кровь бывшего студента Раду не понравилась. Такая же кислая, как дешевое вино, которым угощал прохиндей, как эта певица с коралловыми бусами. Мельком подумалось:

(— неужели у всех русских вместо крови течет такая гадость? тогда я с голоду здесь помру!)

Раду блефовал — под страхом голодной смерти он выпьет даже кровь теленка, даже недавно похороненного мертвеца, но слюнка от такой кислятины не выделяется и это факт. Он всегда любил другую кровь — сладковатую, как у крестьянок Валлахии, уважал и с горчинкой, в которую словно черного перчика подсыпали. Под настроение неплохо шла и соленая. Но не такая!

(— хоть здесь, да обманул! но это твой последний обман, самый последний)

Произнеси разочарованный Раду этот крохотный монолог вслух, Ерофей может и услышал бы его. В любом случае, другого слухового ощущение до РЕВА НЕБЕСНЫХ ТРУБ не ожидалось, ибо бутылка, почти полная противного красного вина, резко опустилась на его голову. От такого удара котелок лопается, как скорлупка гнилого грецкого ореха — так оно и произошло. На свет божий, сквозь острые осколки черепа, словно фарш через мясорубку, вылез коричневатый клубок мозгов и намотался на отколовшийся осколок днища, глубоко вонзившегося внутрь. Губы, потихоньку заливаемые кровью, начали намокать и менять свой бледный суховатый цвет. Они что-то невнятно прошептали и через миг «поцеловали» грязный ковер, на котором валялись окурки и оторванные пуговицы. Рука судорожно схватилась за ножку стула, как за последнее спасение и потянула на себя. Стул упал, но спасения уже не было.