Стивен Кинг - Исход (Том 1)

Перестань ныть, ты, проклятый щенок,

— Привет, мам, — произнес он.

Она замешкалась немного, но не повернулась.

— Итак, Ларри, ты нашел дорогу.

— Конечно. — Он переминался с ноги на ногу. — Я хотел извиниться. Мне следовало бы позвонить тебе вчера вечером. Я остался с Бадди. Мы… м-м-м… пошли проветриться. Посмотреть на город.

— Я так и поняла. Что-то в этом роде.

Ногой она подвинула к себе маленький табурет, встала на него и теперь начала пересчитывать банки с мастикой, прикасаясь к каждой из них указательным пальцем. Потянувшись, она привстала на цыпочки, а когда сделала это, то платье ее приподнялось, и он увидел край коричневых чулок, а над ними белую полоску кожи и отвел глаза, неосознанно повторяя поступок младшего сына Ноя, когда старик наг и пьян лежал в своем шатре. Бедный парень закончил тем, что стал дровосеком и водоносом. Он и его потомки. Вот почему у нас теперь возникают бунты и недовольства, сын. Молись Господу.

— Это все, что ты хотел сказать мне? — спросила она, впервые оглядываясь на него.

— Я хотел сказать, где был, и извиниться. Это свинство с моей стороны забыть позвонить.

— Да, — снова сказала она — Но ты и раньше вел себя по-свински, Ларри. Ты думаешь, я забыла об этом?

Oн вспыхнул:

— Мам, послушай…

— У тебя кровь. Какой-то молодчик стеганул тебя хлыстом? — Она отвернулась и, пересчитав все бутылки на верхней полке, сделала отметку в своих бумагах.

— Кто-то самовольно взял две банки мастики на прошлой неделе, — заметила Элис, — Ну, их счастье.

— Я пришел сказать, что сожалею! — громко сказал Ларри. Она не подпрыгнула, но подпрыгнул он. Немного.

— Да, именно так ты и сказал. Мистер Джорган обрушится на нас, как тонна кирпича, если мастика будет по-прежнему исчезать.

— Я не участвовал в пьяной драке и никого не задирал. Ничего в этом роде. Это было просто… — Он замолчал.

Мать обернулась, сардонически приподняв брови. О это выражение он помнил отлично.

— Было что?

— Ну… — Он не мог придумать ложь на скорую руку — Это было… — Ложка.

— Кто-то принял тебя за омлет? Должно быть, веселенькая была ночка, проведенная тобой и Бадди в городе.

Ларри постоянно забывал, что мать всегда умело плела свои сети, он всегда попадался в них, и, возможно, так всегда и будет.

— Это была девушка, мам. Она швырнула ложкой в меня.

— Должно быть, она очень меткий стрелок, — заметила Элис Андервуд и снова отвернулась. — Эта недотепа Консуэла снова девала куда-то бланки заявок. Не то чтобы от них было много толку; мы никогда не получаем все, что нужно Если бы я полагалась на эти заявки, то не знала бы, что делать с такими несметными запасами.

— Ма, ты сильно сердишься на меня?

Неожиданно она опустила руки. Плечи ее обмякли.

— Не сердись на меня, — прошептал он. — Не сердись, хорошо? А?

Мать повернулась, и Ларри заметил неестественные блестки у нее в глазах — ну, он предполагал, что они вполне естественны, и уж, конечно, причина их была не в лампах дневного света, и он услышал, как оральный гигиенист произнесла еще раз с огромной убежденностью: «Ты вовсе не хороший парень». Зачем он вообще утруждал себя и возвращался домой, если он собирался проделывать с ней такие штучки… и неважно, что она делает с ним.

Ларри, нежно произнесла Элис, — Ларри, Ларри, Ларри…

Он уже было подумал, что мать ничего больше не скажет; даже позволил себе надежду, что так оно и будет. Но она, помолчав, продолжала:

— Неужели это все, что ты можешь сказать? «Не сердись на меня, пожалуйста, ма, не сердись?» Я слышала тебя по радио, и даже несмотря на то, что мне не понравилась твоя песня, я горжусь, что это ты поешь ее. Люди спрашивают меня, действительно ли это мой сын, и я отвечаю, да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда хорошо пел, и ведь это не ложь, правда, Ларри?

Он жалко кивнул головой, не веря самому себе.

— Я рассказываю им, как ты взял гитару у Денни Робертса, когда учился еще в средних классах, и как ты целых полчаса играл даже лучше, чем он, хотя он и брал уроки, а ты нет. У тебя талант, Ларри, никто никогда не говорил мне об этом, и меньше всего ты. Мне кажется, что и ты знаешь об этом, потому что это единственная вещь, о которой ты не ноешь и не скулишь. Когда ты уехал, разве я тыкала тебя носом, как неразумного щенка? Нет. Молодые всегда уезжают. Так уж устроен мир. Иногда они попадают в неприятные истории, но ведь это естественно. Тогда они возвращаются. Разве нужно мне рассказывать об этом? Нет. Ты вернулся потому (неважно, записал ты хит-пластинку или нет), что попал в какую-то заваруху там, на Западном побережье.

— У меня нет никаких неприятностей! — возмущенно возразил Ларри.

— Нет, есть. Я вижу приметы. Я твоя мать, и ты не сможешь провести меня, Ларри. Неприятность — это нечто, что всегда ищешь вокруг, когда не можешь просто повернуть голову и встретить ее лицом к лицу. Иногда я думаю, что ты и улицу не перейдешь, не вступив в собачье дерьмо. Господь простит мне эти слова, потому что ОН знает правду. Сержусь ли я? Нет. Разочарована ли я? Да. Я надеялась, что ты изменишься там. Но нет. Ты уехал маленьким мальчиком в облике взрослого мужчины, таким же ты и вернулся. Хочешь знать мое мнение, почему ты вернулся домой?

Он взглянул на нее, желая сказать хоть что-то в свое оправдание, но зная, что сможет произнести только: «Не плачь, мам», — а это будет ужасно для них обоих.

— Я думаю, ты вернулся домой, потому что не смог придумать, куда бы тебе податься. Ты не знал, кто еще согласится принять тебя. Никому на свете я не сказала о тебе ни единого плохого слова, Ларри, даже своей собственной сестре, но ты сам вынуждаешь меня, и я скажу то, что думаю о тебе. Ты привык только брать. Ты всегда был таким. Похоже, Господь оставил какую-то часть тебя неиспользованной, когда Он создавал твое тело внутри меня. Ты не плохой, но не это буквально я имею в виду.

В тех местах, в которых мы вынуждены были жить после смерти твоего отца, ты стал бы плохим, если бы это было заложено в тебе. Мне кажется, самым плохим твоим поступком было то, что ты написал неприличное слово в коридоре дома на Карстерс-авеню в Куинсе, и я поймала тебя за этим занятием. Помнишь?

Он помнил. Тогда мать написала это же слово у него на лбу, а потом заставила его трижды обойти вокруг дома. Больше он никогда не писал таких слов, нигде и ни на чем.

— Хуже всего, Ларри, то, что у тебя хорошие намерения. Иногда мне кажется, что было бы просто благословением, если бы ты обжегся посильнее. А так, как сейчас, создается впечатление, будто ты знаешь, что неправильно и что не так с тобой, но не знаешь, как поправить, изменить это. И я тоже не знаю. Я использовала все пути, известные мне, когда ты был маленьким. То слово, написанное на твоем лбу, было одним из этих путей… но к тому времени я уже отчаялась, иначе я никогда бы не поступила с тобой подобным образом. Ты только берешь, и в этом причина. Ты приехал ко мне, так как знал, я должна давать. Не всем, но тебе.