Челси Ярбро - Дорога затмения

Гюристар заколебался.

— Частично. Мы бились.

— Видно по твоему лицу, — хмыкнула девушка. — Ты хочешь сказать, что он тебя одолел?

— Мне просто не повезло, — буркнул усач раздраженно. — Я поскользнулся на битом стекле и упал, обронив ятаган. Он встал надо мной, не давая подняться.

— И ты это снес? Ты не бросился на клинок, приставленный к твоему горлу? — Красавица подбоченилась, язвительно усмехаясь. — Достойный командир, я задала вопрос. И жду ответа. Не медли.

Гюристар передернулся. Пах его пронизала сладкая боль. Боги, с каким удовольствием он бы накинулся на эту красотку! Прямо сейчас, не тратя лишнего времени на пустопорожнюю болтовню.

— Эй, Судра! — взорвалась Тамазрайши. — Не молчи. Говори что-нибудь.

— Что-нибудь? — повторил он тупо, не отрывая взгляда от соблазнительно подрагивающих сосков. — Что же тут скажешь? Я искал смерти, он не дал мне умереть. Но зато мы оба — он и я — стоим теперь перед тобой. Разве это не совпадает с твоими желаниями?

— А каковы твои желания, командир? — томно вздохнула Тамазрайши. — Хотел бы ты погрузиться в меня? Прямо здесь, во славу черной богини?

Бравый усач был чересчур распален, чтобы различить в ее тоне коварные нотки.

— Да, моя рани, да госпожа!

— Тогда жди, твой час уже близок. — Она отступила на шаг и повернулась к молчаливо стоящему гостю: — Теперь о тебе, чужеземец. Что же, по-твоему, ты можешь тут получить?

— Жизни Падмири и Руджиеро. Ведь, похоже, я для тебя более лакомая добыча. Возьми меня, а их отпусти.

— Хорошая сделка, — кивнула Тамазрайши. — Но ты уже здесь, как и твой слуга.

— Со мной еще и мой меч, Тамазрайши. — Сен-Жермен указал на катану. — Если ты вздумаешь как-то схитрить, я…

— Ты убьешь меня? — быстро спросила она и улыбнулась.

— Нет, Тамазрайши, — себя.

Это будет нетрудно. Тонкое лезвие сработанного японскими оружейниками клинка сделает свое дело. Один косой удар, направленный вверх, и голова его скатится с плеч. Тот, кто прожил на свете более трех тысячелетий, вправе решить, что это — достаточный срок.

Зрачки княгини расширились.

— Ты и впрямь собираешься расстроить мои планы?

— Нет, если Руджиеро дадут отсюда уйти и прекратят преследование Падмири. В противном случае я буду сражаться со всеми, кто есть у тебя, а потом… — выразительно пошевелил бровями Сен-Жермен, — ты лишишься возможности совершить ритуал в той манере, о какой я наслышан.

Он сложил на груди руки, наблюдая, как Тамазрайши бредет к алтарю, но его равнодушие было лишь маской. В молельню по знаку этой бесстыдной красотки в любое мгновение могли хлынуть вооруженные люди.

Тамазрайши устремила глаза на статую. Она была очень древней и много веков простояла в потаенной пещере, прежде чем та превратилась храм. Камнерез, ее вырубавший, не слишком заботился о соблюдении каких-то пропорций, и потому голова Кали получилась несоразмерно большой. Преклонив колени перед своим божеством, Тамазрайши погрузила пальцы в темную лужицу и обагрила собачьей кровью язык, высунутый изо рта, искривленного в вечной усмешке.

Гюристар мысленно застонал, разглядывая призывно раскрывшиеся ягодицы. Вот момент овладеть сумасбродной гордячкой! Она-то уж точно не стала бы возражать! Он глухо кашлянул, покосился на инородца и чуть не взвыл, поймав его насмешливый взгляд.

Очевидно, богиня дала своей почитательнице какой-то совет, ибо та удалилась от алтаря и подошла к одетому в черное чужеземцу.

— Прекрасно, детище Шивы. Ты здесь, и, если примешь мои условия, твоего человека освободят. Если нет, мы убьем его на твоих глазах, и, будь уверен, ничто нам не помешает. Теперь о Падмири. Ей все-таки будет предложено взойти на алтарь, но по собственной воле. Отказавшись от такой чести, она должна будет принять участие в ритуале, что возвратит ей свободу, когда ты умрешь. Вот все, что я могу обещать, а это немало. Теперь мне хочется знать, согласен ли ты.

— Я соглашусь на все, когда удостоверюсь, что мой слуга в безопасности, а сестре твоего отца ничто не грозит, — быстро проговорил Сен-Жермен.

Тамазрайши обиженно вздернула подбородок.

— Я поклоняюсь не Майе, а Кали и не нарушу обещаний, сделанных у ее алтаря. — Глаза юной красавицы сузились. — Только учти, за твоим слугой будут следить. Не надейся, что он сюда возвратится, чтобы каким-нибудь способом выручить тебя из беды.

— Я понимаю.

Сен-Жермен произнес это легко, однако сердце его вдруг заныло. Что он здесь делает? И во имя чего обрекает себя на смерть? Разве жизни Падмири и Руджиеро стоят того, чтобы платить за них собственной жизнью? «Остановись! — кричало в нем что-то. — Ты еще можешь уйти!» Сен-Жермен мысленно выбранился, презирая себя за слабость, и унизительный приступ прошел, однако его смятение не укрылось от глаз Тамазрайши.

— Твоего человека проводят до ближайшей границы, ничего не позволив с собой прихватить, — злорадно сказала она.

Оказывается, порождения Шивы тоже могут испытывать страх! Что ж, в таком случае предстоящий обряд сулит ей великое множество приятных мгновений!

— Но Падмири и вправду оставят в покое, если она откажется взойти на алтарь? — Взгляд чужака вновь был спокойным.

— Ее не тронут до конца ее дней, — подтвердила с улыбочкой Тамазрайши.

— Поклянись в этом перед своей богиней! — потребовал вдруг чужак.

Глаза его стали бездонными, как колодцы, а рука легла на эфес меча. Тамазрайши смутилась.

— Да, — выдохнула она. — Да, перед лицом Кали и во имя ее я клянусь, что ни я, ни мои слуги не будем даже пытаться причинить какой-либо вред сестре моего отца и моей единственной родственнице — Падмири. — «А еще, — промелькнуло в ее мозгу, — я обещаю, что этот изворотливый инородец горько поплатится за свою наглость!» — Теперь не угодно ли тебе выслушать, что будет с тобой?

— Почему бы и нет?

Гюристар вдруг вздохнул. Шумно и с облегчением. Скорпионы договорились. Оба опасны, и чем скорее один другого убьет, тем легче ему будет справиться с оставшейся тварью.

Тамазрайши, пританцовывая, заходила по освещенной красноватым светом молельне. Злоба ее улеглась, уступив место приятному возбуждению.

— Шива — супруг Кали. Следовательно, ты, как детище Шивы, войдешь в меня прямо на алтаре и…

— Это, увы, невозможно.

В голосе чужака звучало деланое сочувствие, граничащее с насмешкой.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулась Тамазрайши.

— Сейчас объясню. Когда я… переменил свою сущность, переменился и мой организм. Я, например, не могу больше плакать. Я также не ем и не пью и не вхожу в женщин тем способом, какой им привычен, хотя внешне выгляжу как здоровый мужчина. Сожалею, что это расстраивает твои планы, но… так обстоят дела. — Сен-Жермен и сам поразился той мстительной радости, какую в нем породило это признание, обычно сопровождавшееся лишь досадной сумятицей чувств.