Вольфганг Хольбайн - Сердце волка

Штефан почувствовал полное изнеможение. Он был теперь так слаб, что не смог даже отшвырнуть от себя зверя, и тот, сползая вниз, увлек Штефана за собой. Падая на пол, Штефан ударился лбом о тот самый край раковины, о который только что размозжил череп своего противника.

Он хотя и не потерял сознание, но был уже на грани этого. Очень долгое время он находился в полузабытьи, мысленно путешествуя по наполненному страхом сумеречному миру, в котором, казалось, вот-вот должно было полностью раствориться все то, что еще оставалось в нем от человеческой сущности. На самом деле это длилось, наверное, всего лишь несколько минут, однако это парение в черном пространстве, полном физических и душевных мучений, показалось Штефану бесконечно долгим. Штефан даже и не пытался этому сопротивляться. Внезапно он почувствовал облегчение. Возможно, это был самый удобный и самый безболезненный способ умереть: погрузиться в серые сумерки и ждать, когда душа высохнет, как роса под лучами утреннего солнца. Все равно он уже обречен. Существо с другой стороны вращающейся двери вырвалось на свободу, и оно непременно одолеет Штефана, если он попытается ему сопротивляться. Быть может, лучше было бы просто прекратить какое-либо сопротивление и подождать, когда все закончится — быстро и, наверное, безболезненно.

Затем ему показалось, что он услышал шорох. Это был не шум все еще бушевавшего на первом этаже боя, а тихий шорох, раздавшийся где-то рядом. Вероятно, это зашевелился волк, постепенно оправлявшийся от своих ран. А может, этот звук исходил вовсе не от белого чудовища, а от Ребекки, которая на самом деле не умерла и теперь постепенно начала приходить в себя. Каким бы невероятным и безумным не казалось это предположение, продиктованное лишь охватившим Штефана отчаянием, оно дало ему силы вырваться из полусознательного состояния. Он медленно приподнялся, опираясь на тело неподвижно лежавшего под ним волка, и посмотрел перед собой. Перед глазами Штефана все расплывалось, он чувствовал необычайную слабость. Рана на его шее уже начала затягиваться, однако жизненные силы по-прежнему вытекали из него вместе с маленькой теплой струйкой крови. Он знал: ему нужно быть рядом с Ребеккой. Если она еще жива — если она ожила — ей нужна его помощь.

Сделав над собой невероятное усилие, он сумел подняться на четвереньки, вытер кровь со своего еще видящего правого глаза и пополз в сторону Ребекки.

Минуты через три или четыре на второй этаж прибежал Уайт. Штефан услышал звук его громких шагов тогда, когда американец был еще на середине лестницы, но он не стал поворачивать голову в сторону двери: он и так знал, кто через несколько секунд в нее войдет. Он осознавал, что это будет Уайт, так же отчетливо, как если бы это было написано в его сознании большими светящимися буквами. С такой же легкостью он распознал бы издалека и любого другого человека.

Уайт, войдя в комнату Ребекки, на секунду остановился и с удивлением осмотрел помещение. Штефан почувствовал, что американца охватил страх, когда он увидел лежавшую на кровати Еву, и как этот страх постепенно перерос в настоящий ужас. Уайт, похоже, всего лишь изображал из себя сильного духом человека. Он выбрал для себя подобную роль и играл ее так искусно и так давно, что уже сам начал верить в то, что ничего не боится. На самом же деле он испытывал страх не меньше, чем Роберт или Дорн, а может даже и больше, потому что он знал намного лучше их, какие ужасные вещи может приготовить человеку судьба.

Штефан почувствовал все это и еще многое другое, для описания чего в человеческом языке не хватило бы слов, едва только Уайт вошел в комнату. Он знал о приближении американца не благодаря своим глазам или ушам. Человеческие органы чувств так мало могут воспринять! Даже если бы Штефан ослеп и оглох, он все равно получал бы теперь в сотни раз больше информации об окружающем мире, чем еще день тому назад. Он даже не потрудился повернуться в сторону Уайта, но чувствовал каждый его шаг, каждое его движение и даже знал, какое у него сейчас выражение лица.

Уайт вошел в ванную, неуклюже зацепившись плечом за дверной косяк, и закричал:

— Штефан! Бегом отсюда! Дом… горит.

Первые слова он прокричал, а последние — хрипло испуганно прошептал, как будто у него вдруг пропал голос. Штефан повернулся к нему.

Уайт стоял в дверном проеме и весь дрожал. Он растерянно переводил взгляд с Ребекки на мертвого волка и обратно, и что-то в его взгляде напомнило Штефану недавнее выражение глаз Роберта, когда тот едва не тронулся рассудком. Уайт, конечно, возьмет себя в руки, однако уже сама мысль о том, что сейчас происходило в душе американца, почему-то подействовала на Штефана успокаивающе. Он подумал, что Уайт в отличие от него самый обычный человек.

— О Господи! — прошептал Уайт. — Что…

Он подошел ближе, для чего ему пришлось перешагнуть через убитого волка. Он сделал это, слишком широко шагнув, как будто боялся, что запачкается в крови или что на него падет жуткое проклятие, даже если он только прикоснется к этому мертвому зверю. Затем он с недоумением стал переводить взгляд с волка на Штефана и обратно.

— Это… сделали вы? — прошептал он.

Штефан кивнул.

— Голыми руками?

Уайт, казалось, был поражен до глубины души. Он присел на корточки возле Штефана и посмотрел на Ребекку. На его лице появилось выражение сожаления.

— Мне очень жаль. — Он продолжал говорить шепотом. — Мне так не хотелось, чтобы это случилось! Пожалуйста, поверьте мне!

Он шумно вздохнул и посмотрел на Штефана, словно ожидая от него ответа. Но Штефан молчал. Через несколько секунд он оторвал взгляд от лица Уайта и посмотрел на Ребекку. Еще до того, как Уайт вошел сюда, Штефан закрыл ей глаза и слегка повернул ее в сторону. Он не хотел, чтобы Уайт увидел ее горло.

— Возможно, я прошу слишком много, но все-таки попытайтесь меня простить, — сказал Уайт через некоторое время. — Вы, наверное, теперь меня ненавидите.

— Вовсе нет, — возразил Штефан.

Он был уже весьма далек от того, чтобы испытывать к кому-либо ненависть. Ненависть была чувством из мира людей, а Штефан с каждой секундой все больше отдалялся от этого мира.

— Быть может, лучше бы вы меня ненавидели, — тихо сказал Уайт. — Иногда человеку бывает легче, если есть кто-то, кого можно считать виновным в его горе, — это позволяет хоть как-то ослабить боль. — Уайт вздохнул. — Нам нужно уйти отсюда, Штефан: дом горит.

— Нет, — возразил Штефан.

— Вашу супругу уже не оживить, — сказал Уайт, стараясь говорить как можно мягче. — И ребенка тоже. Поверьте, если умрете еще и вы — это никому не принесет пользы.

— А кто сказал, что я хочу умереть? — Штефан был явно удивлен.