Вольфганг Хольбайн - Сердце волка

Он не очень рассчитывал на то, что Данута ответит на подобные вопросы: она, скорее всего, не знала на них ответов. Штефану просто нужно было сейчас что-то говорить, чтобы побороть охвативший его ужас.

— Тамошние жители — простоватые люди, — сказала Данута. — А потому они всему пытаются найти простое объяснение и совершают примитивные поступки.

— Приносят в жертву детей? — спросил Штефан.

От его слов медсестра вздрогнула так сильно, как будто он дал ей пощечину. Штефан невольно упрекнул себя за то, что терзает эту женщину.

— Та долина — проклятое место, — сказала Данута. — Люди не смеют даже произносить ее названия. А те, кто живет рядом, пребывают в постоянном страхе.

«В таком страхе, что даже вынуждены приносить в жертву своих детей?» — подумал Штефан. Он понимал, что это — единственно возможное объяснение, но ему почему-то не хотелось верить в подобное. Дорн был прав, когда говорил, что речь ведь идет не о диких племенах из недоступных районов амазонских лесов, а о местности, до которой отсюда неполный час лету.

— Так Дорн был прав? — озвучил свою мысль Штефан. — Скажите мне, Данута: может ли быть так, что этот парень приехал, чтобы забрать ребенка?

— Нет! — замотала головой медсестра. И в этом движении, и в ее голосе чувствовался ужас. — Никто не стал бы этого делать. Это… воук.

— Воук ? — Штефан на секунду задумался, а затем кивнул. — Это означает «волк», да? Вы хотите сказать, что этот ребенок предназначался для жертвоприношения волкам?

— Никому нельзя его трогать, — сказала Данута.

Однако они с Ребеккой его тронули. По телу Штефана пробежала нервная дрожь. Они не просто тронули этого ребенка — они спасли его, тем самым отняв у волков их жертву и, возможно, нарушив нечто более глубокое, более древнее и, может быть, более опасное, чем им казалось до сего момента. Традиция этих варварских жертвоприношений, по-видимому, тянулась из средневековья, а то и из более древних времен. Вполне можно предположить, на что способны люди, в течение многих и многих поколений привыкшие проливать кровь своих детей.

Его отношение ко всему этому, конечно же, было однозначным: подобное варварство должно прекратиться! И он знал, что нужно было делать с этой жуткой тайной: он должен был обратиться в соответствующие инстанции, чтобы они попытались положить конец дикой традиции человеческих жертвоприношений. Но затем Штефан посмотрел в глаза Дануты, и ему показалось, что у нее взгляд, как у Евы. Каким-то невероятным и ужасным образом это было действительно так! На короткий и одновременно бесконечно долгий миг Штефан почувствовал, что к нему прикоснулось что-то невидимое, таившееся в этой комнате. Он невольно повернулся и посмотрел на девочку — и прочел в ее глазах то, что в глубине души понимал и сам: он не станет ничего предпринимать и не станет никому рассказывать об этой ужасной тайне. Не станет лишь потому, что это означало бы потерять Еву и накликать на себя то, чего опасался профессор Вальберг. И не он один.

Секунд десять, а то и двадцать Штефан стоял и неотрывно смотрел в глаза девочки. Наконец медсестра оправилась от охватившего ее оцепенения и, пройдя быстрыми шагами мимо Штефана, подошла к кроватке.

— Я никому ничего не расскажу, — пообещал Штефан.

Данута никак не отреагировала на его слова, как будто была абсолютно уверена в том, что он их произнесет, а потому эти слова были даже излишними. Она наклонилась над кроваткой и привычно взяла Еву на руки. Штефан еще несколько секунд смотрел на нее, а затем молча повернулся и ушел.

Как Штефан и обещал, он зашел к Ребекке в палату, однако, пробыв там лишь полчаса, поехал домой. Разговор с Данутой так поразил его, что он совсем позабыл о светловолосом парне. Только когда он снова оказался в своей квартире и закрыл за собой дверь, ему пришло в голову, что по дороге домой было как минимум двадцать мест, где на него могли внезапно напасть. Эта мысль испугала Штефана, но не очень: он тешил себя надеждой на то, что светловолосый парень выбирал себе случайные жертвы и вовсе не охотился конкретно за ним.

Штефан лег спать, но сон его был тяжелым, и ночью он несколько раз просыпался.

На следующее утро Штефан проснулся еще более уставшим, чем был накануне вечером, и с неприятным привкусом во рту. Тем не менее ему пришлось подняться с постели, чтобы не опоздать на встречу с Дорном.

Он готовился к этой встрече со смешанными чувствами. Вчера вечером старший инспектор был совсем не таким враждебным и недоверчивым, как при их первой встрече, однако Штефан понимал, что это еще ничего не означает. Даже если Дорн ему и верил (в чем Штефан, в общем-то, сомневался), ситуация от этого не становилась лучше. Считал ли Дорн его подозреваемым или потенциальной жертвой, а возможно, и тем, и другим — предстоящий день явно сулил Штефану лишь одни неприятности.

Выпитые три чашки крепкого черного кофе хотя и не сняли усталости, но зато так его взбодрили, что он, пожалуй, смог бы теперь продержаться ближайшие два или три часа, а то и дольше. Штефан стер все до единой записи из памяти автоответчика, не слушая их, а затем несколько секунд размышлял над тем, не отключить ли ему автоответчик. В таком случае, когда он вернется домой, его, по крайней мере, не будут поджидать плохие новости.

Выйдя из квартиры и начав спускаться по лестнице, он увидел стремительно идущую ему навстречу девушку. В ее внешности было что-то странное, а потому Штефан, проходя мимо, внимательно оглядел ее. Ей было на вид не более двадцати пяти лет, и она вполне могла бы считаться красавицей, если бы уделяла своей внешности хоть немного внимания. Одета она была в черную юбку, простенькую белую кофточку и короткую кожаную куртку, вышедшую из моды еще лет пять назад. Впрочем судя по состоянию куртки, можно было предположить, что ее носили не дольше месяца. Волосы девушки доходили до плеч и были такими черными, каких Штефан еще никогда не видел. В них выделялись две несимметричные светлые крашеные пряди. Вся шевелюра девушки была необычайно растрепанной, и поневоле складывалось впечатление, что к этим волосам еще никогда не прикасалась расческа.

Девушка двигалась очень быстро — она почти бежала вверх по ступенькам. Если она поднималась в таком темпе все четыре этажа от входной двери, то должна была уже сильно запыхаться. Проходя мимо Штефана, она подняла на него свои огромные неестественно черные глаза. Ее взгляд был одновременно и дружелюбным, и оценивающим. Он вызвал у Штефана еще большее раздражение, чем ее неухоженный вид. Штефан остановился и, оглянувшись, успел еще раз окинуть девушку взглядом, прежде чем она исчезла за поворотом лестницы. Звук ее быстрых шагов по бетонным ступенькам раздавался все в том же темпе. Она либо была в исключительно хорошей физической форме, либо очень торопилась.