Стивен Кинг - Полная тьма, ни одной звезды

— Пап, я не могу смотреть туда.

— Ты и не должен, — сказал я, и снова снял деревянную крышку. Я подумал, что стоило оставить его открытым с самого начала — думай наперед, сэкономишь силы, любил поговаривать мой собственный отец — и понял, что никогда не сделал бы этого. Не после того как почувствовал (или подумал что почувствовал), то последнее слепое подергивание.

Теперь я мог увидеть дно, и то, что я увидел, было ужасно. Приземлившись, она восседала на своих переломанных ногах. Наволочка порвалась, и лежала на ее коленях.

Стеганое одеяло и покрывало развязались и были раскинуты вокруг ее плеч как замысловатая дамская накидка. Мешок, покрывающий голову и сдерживающий ее волосы как сетка для волос, завершал картину: она выглядела так, словно была одета для ночного города.

Да! Ночь в городе! Именно поэтому я настолько счастлива! Именно поэтому я усмехаюсь от уха до уха! И ты заметил, насколько красна моя помада, Уилф? Я никогда не нанесла бы этот оттенок в церковь, не так ли? Нет, такую помаду, женщина наносит, когда хочет сделать ту противную вещь своему мужчине. Спускайся вниз, Уилф, почему нет? Не беспокойся о лестнице, просто прыгай! Покажи мне, как сильно ты хочешь меня! Ты сделал противную вещь со мной, теперь позволь мне отплатить тебе!

— Пап? — Генри стоял лицом к коровнику, сгорбив плечи, как мальчик, ожидающий избиения. — Все в порядке?

— Да. — Я бросил вниз связку белья, надеясь, что она приземлится на нее сверху и скроет эту ужасную вздернутую к верху усмешку, но по прихоти сквозняка вместо этого она упала на ее колени. Теперь казалось, что она сидела в неком причудливом и окровавленном облаке.

— Она прикрыта? Пап, она прикрыта?

Я схватил матрац и сбросил его. Он приземлился на краю грязной воды, а затем упал напротив круглой мощеной камнем стены, образовав небольшой навес над ней, наконец, скрывая ее запрокинутую вверх голову и кровавую усмешку.

— Теперь да. — Я опустил старую деревянную крышку обратно на место, понимая, что впереди было еще много работы: колодец необходимо будет засыпать. В любом случае это было давно пора сделать. Он был опасен, вот, почему я вбил круг колышков вокруг него. — Идем в дом и позавтракаем.

— Я не смогу съесть ни одного куска!

Но он смог. Мы оба смогли. Я приготовил яичницу, бекон, и картофель, и мы съели каждый кусочек. Тяжелая работа делает человека голодным. Все это знают.

Генри спал до вечера. Я бодрствовал. Некоторые из тех часов я провел за кухонным столом, выпивая чашку за чашкой черный кофе. Некоторые из них я потратил на прогулку по полю, доходя до конца одного ряда и возвращаясь по другому, слушая подобный звону мечей скрежет листьев в легком бризе. Когда наступает июнь и всходит кукуруза, это звучит, почти как разговор. Это беспокоит некоторых людей (и есть глупцы, которые говорят, что это звук растущей кукурузы), но я всегда находил этот тихий шелест успокаивающим. Он очищал мой разум. Теперь, сидя в этом городском гостиничном номере, я скучаю по нему. Городская жизнь не жизнь для фермера; для такого человека, подобная жизнь своего рода проклятие само по себе.

Исповедь, я считаю также тяжелой работой.

Я гулял, слушал кукурузу, пытаясь составить план, и наконец, у меня появился план. Я должен был его придумать и не только ради себя.

Было время не далее как 20 лет назад, когда мужчине в моем положении не стоило волноваться; в те дни, дела мужчины касались только его, особенно если он был уважаемым фермером: парнем, который платил свои налоги, ходил в церковь по воскресеньям, болел за бейсбольную команду «Звезды Хемингфорд», и голосовал за кандидатов от республиканской партии. Помню в те дни, все, что происходило на ферме, мы назвали «междусобойчиком». Те вещи, оставались незамеченными, не говоря уже о доносах. В те дни, жена считалась собственностью мужчины, и если она исчезала, то с концами.

Но те дни прошли, и даже если бы они не прошли… оставалась еще земля. Сто акров. Компания «Фаррингтон» хотела эти акры для своей проклятой свинобойни, и Арлетт заставила их поверить, что они получат их. Это означало опасность, а опасность означала, что больше недостаточно мечты и полуплана.

Вернувшись в полдень домой, я устал, но ясно мыслил и наконец, успокоился. Наши несколько коров ревели, их не подоили с утра. Я сделал эту ежедневную работу, затем отвел их на пастбище, где я позволю им остаться до заката, вместо того, чтобы отогнать их обратно для второго доения сразу после ужина. Им без разницы; коровы принимают, все как есть. Если бы Арлетт больше походила на одну из наших коров, размышлял я, она была бы еще живой и пилила бы меня из-за новой стиральной машины из почтового каталога. Вероятно, я также купил бы ее для нее. Она всегда могла уговорить меня. Кроме тех случаев, когда это касалось земли. Об этом ей стоило знать лучше. Земля это мужское дело.

Генри все еще спал. В последующие недели, он много спал, и я разрешал ему, хотя обычным летом я загрузил бы его дни работой, пока он свободен от школы. А он заполнял бы свои вечера либо посещая Коттери либо гуляя взад вперед по нашей грунтовой дороге с Шеннон, они держались бы за руки и наблюдали за восходом луны. Когда они не целовались, так и было. Я надеялся, что после того что мы сделали, не испортил такое сладкое времяпрепровождения для него, но полагал, что это не так. Что, я все испортил. И конечно я был прав.

Я выкинул эти мысли из головы, убеждая себя, что пока было достаточно того, что он спал. Я должен был еще раз сходить к колодцу, и будет лучше сделать это одному. Наша раздетая кровать, казалось, кричала об убийстве. Я подошел к шкафу и изучил ее одежду. У женщин ее так много, верно? Юбки и платья, блузки, свитеры и нижнее белье, некоторое из последнего, настолько замысловато и необычно, что мужчина порой даже не может сказать с какой стороны изнанка. Взять их все было бы ошибкой, поскольку грузовик все еще был припаркован у коровника, а «Форд Модэл Ти», стоял под вязом. Она ушла пешком и взяла только то, что могла унести. Почему она не взяла «Ти»? Потому что я услышал бы, как он заводится, и остановил бы ее. Это было достаточно правдоподобно. Итак… единственный чемодан.

Я упаковал его тем что, по моему мнению, будет необходимо женщине и без чего она не могла уехать. Я положил немного ее лучших драгоценностей и фотографию ее родителей в золотой рамке. Я подумал насчет туалетных принадлежностей в ванной, и решил оставить все за исключением флакона духов и расчески. На ее ночном столике лежала библия, данная ей пастором Хокинсом, но я никогда не видел, чтобы она читала ее, и потому оставил ее на месте. Но я взял бутылку с ее железосодержащими таблетками, которые она хранила для своих месячных.