Жак Казот - Влюбленный дьявол

Мой паж поджидал меня с факелом в руке внизу у лестницы, передал меня попечениям слуги и удалился, предварительно осведомившись, в котором часу явиться ко мне завтра.

- Как обычно,- ответил я, не сознавая, что говорю, и не подумав, что никто здесь не знаком с моим образом жизни.

На следующее утро я проснулся поздно и сразу вскочил с постели. Взгляд мой случайно упал на письма моей матери, до сих пор лежавшие на столе.

- О, достойная женщина! - воскликнул я.- Что я здесь делаю? Почему не поспешу искать защиты у тебя, в твоих мудрых советах? Да, я уеду, я уеду. Это единственный выход, который мне остаётся.

Я говорил вслух и тем самым дал понять, что проснулся. Ко мне вошли, и я вновь увидел источник моего соблазна. Вид у него был равнодушный, скромный и покорный; от этого он показался мне ещё более опасным. Он доложил мне, что портной принёс материи; когда покупки были сделаны, он удалился вместе с ним и не появлялся до обеда.

Я ел мало и поспешил вновь окунуться в вихрь городских развлечений. Я заговаривал с масками, слушал, отпускал холодные шутки, и закончил этот вечер оперой, а затем игрой - моей главной страстью. В этот второй раз я выиграл гораздо больше, чем в первый.

Десять дней прошли в таком же состоянии ума и сердца и примерно среди таких же развлечений. Я разыскал своих старых приятелей, завязал новые знакомства. Я был введён в самое избранное общество и принят в казино, где играла знать.

Всё бы шло хорошо, если бы счастье в игре не изменило мне. Однажды вечером я проиграл в игорном доме 1300 цехинов, которые успел выиграть ранее. Никогда ещё не было такой неудачной игры. В три часа ночи я ушёл, проигравшись дотла и задолжав знакомым сто цехинов. Моё огорчение ясно было написано во взгляде и во всём внешнем виде. Бьондетта, казалось, была взволнована этим, но не произнесла ни слова.

На другой день я встал поздно и стал ходить большими шагами взад и вперёд по комнате, нетерпеливо постукивая ногой. Подали на стол, но я не стал есть. Когда убрали со стола, Бьондетта, против обыкновения, осталась. Она пристально посмотрела на меня; несколько слезинок скатилось по её щекам.

- Быть может, вы проиграли больше, чем можете заплатить, дон Альвар?

- А если бы и так, откуда мне взять деньги?

- Вы меня обижаете. Я по-прежнему к вашим услугам и на тех же условиях; но невелика была бы цена этим услугам, если бы вам приходилось расплачиваться за них немедленно. Позвольте мне сесть - я едва стою на ногах от волнения. К тому же мне нужно серьезно поговорить с вами. Вы хотите разориться? Почему вы играете с таким неистовством, когда не умеете играть?

- А разве все остальные не играют в азартные игры? Разве этому можно выучиться?

- Да, не говоря уже о благоразумии, можно научиться играть в эти игры, которые вы неправильно называете азартными, то есть построенными на одной случайности. На свете не бывает случайностей; всё в мире было и будет всегда цепью неизбежных сочетаний, которые можно постигнуть лишь с помощью науки о числах. Основы этой науки столь отвлечённы и вместе с тем столь глубоки, что их нельзя понять без руководства учителя; но нужно уметь найти его и привязать к себе. Я могу пояснить вам это высшее познание лишь в образной форме. Равновесие вселенной зиждется на сцеплении чисел, которое управляет всеми событиями, как теми, которые мы зовём случайными, так и теми, которые считаются предопределёнными. Невидимые маятники заставляют их совершаться в свой черед, начиная с важнейших явлений в отдалённых сферах и кончая ничтожными происшествиями, вроде того, которое сегодня лишило вас денег.

Эта учёная речь, прозвучавшая из детских уст, это неожиданное предложение дать мне учителя вызвали у меня лёгкую дрожь; на лбу у меня выступили капельки холодного пота, как тогда в развалинах Портичи. Я пристально посмотрел на Бьондетту, которая опустила глаза.

- Я не хочу никакого учителя,- сказал я.- Я боюсь, как бы он не научил меня слишком многому. Но попытайтесь доказать мне, что дворянин может знать нечто большее, чем просто правила игры, и пользоваться этим без ущерба для своего достоинства.

Она приняла моё условие, и вот вкратце, что она мне объяснила.

Банк строится на принципе огромных прибылей, которые возобновляются с каждой талией. Не будь тут известной доли риска, это можно было бы назвать грабежом среди бела дня по отношению к играющим. Все наши расчёты носят лишь приблизительный характер, и банк всегда остаётся в выигрыше, ибо на одного искусного игрока приходится десять тысяч дураков.

Бьондетта продолжила свои объяснения и указала мне одну, на первый взгляд совсем простую комбинацию. Я так и не сумел понять её принципа, но в тот же вечер убедился, что она безошибочно приносит успех.

Короче говоря, следуя этим указаниям, я полностью отыгрался, уплатил свой карточный долг и, придя домой, вернул Бьондетте деньги, которые она дала мне взаймы, чтобы попытать счастья.

Теперь я всегда был при деньгах, но чувство тревоги не покидало меня. Во мне с новой силой пробудилось недоверие к опасному существу, чьи услуги я согласился принять. Я не был уверен, что смогу удалить его; во всяком случае, у меня не хватало силы пожелать этого. Я отводил глаза, чтобы не видеть его, и всё-таки видел даже там, где его не было.

Игра перестала развлекать меня. Фараон, который я страстно любил, вместе с риском утратил для меня всякий интерес. Карнавальные дурачества наскучили мне; спектакли казались несносными. Если бы даже моё сердце было достаточно свободным, чтобы желать связи с женщиной высшего круга, меня заранее отталкивала скука, церемониал и тягостная роль чичисбея. Единственное, что мне оставалось, это аристократические казино, где мне больше не хотелось играть, и общество куртизанок.

Среди последних были такие, которые выделялись не столько своими личными достоинствами, сколько пышностью и оживлением, их окружавшим. В этих домах я находил подлинную свободу, которой охотно пользовался, и шумное веселье, которое если и не нравилось мне, то могло, по крайней мере, оглушить меня и принести минутное забвение моему запутавшемуся в собственных сетях рассудку.

Я ухаживал за всеми женщинами подобного рода, в чьи дома я был вхож, не имея определенных видов ни на одну из них; но самая известная среди них имела виды на меня и очень скоро дала мне это понять.

Её звали Олимпией; ей было двадцать шесть лет, она была очень красива, обладала талантом и умом. Вскоре она дала мне почувствовать, что я пришёлся ей по вкусу, и, хотя я не испытывал к ней никакого влечения, я бросился в её объятия, чтобы хоть как-то освободиться от самого себя.

Наша связь началась внезапно, и так как я не находил в ней никакой прелести, я полагал, что она столь же внезапно кончится, и Олимпия, наскучив моим невниманием к ней, найдёт себе другого любовника, способного оценить её по достоинству, тем более, что связь наша была вполне бескорыстна. Но судьба решила иначе. Как видно, чтобы покарать эту надменную и страстную женщину и повергнуть меня в новые затруднения совсем иного рода, ей угодно было вселить в сердце Олимпии неистовую страсть ко мне.