Ф. Коттэм - Темное эхо

Эти рейды были героическими и успешными. Они действительно поднимали боевой дух союзников и причиняли физический ущерб, повергая в страх и выматывая людей, сидевших во вражеских окопах. Из-за них сон стал помехой, а отдых — безрассудной глупостью. Из-за них повсеместно распространялись пугающие слухи и паника. Нередкими стали случаи, когда враг открывал огонь по собственным часовым и разведчикам. В общем и целом окопные рейды продемонстрировали большой успех, причем до такой степени, что эту тактику переняли австралийцы, новозеландцы и шотландцы. В конечном итоге даже у англичан наконец открылись глаза на столь экономичный и эффективный способ ведения боевых действий.

К тому моменту, когда американцы присоединились к войне, окопные рейды стали неотъемлемой стороной жизни на переднем крае. Деревенские парни из Кентукки или луизианских болот подхватили инициативу с той же готовностью, с какой свиньи набрасываются на запаренную ботву. Один из молодых офицеров проявил особый раж в этой кровавой, партизанской манере решения конфликта. Любопытно отметить, что он вовсе не происходил из сельского захолустья. Его звали Гарри Сполдинг, и он показывал превосходные результаты и как спортсмен, и как студент Йеля. Родом он был из Род-Айленда, и его готовили к карьере банкира в Нью-Йорке. Богатый, умный и развитой человек, любитель современной живописи и поэзии, отлично владевший как французским, так и немецким языками. У него имелись влиятельные друзья — или, по крайней мере, имелись у отца. Он обладал врожденным обаянием, которое сделало его лидером той особой группы мужчин, специально отобранных для таких задач. И, по мнению штабистов 3-й американской армии, он был самым кровавым и безжалостным убийцей из всех, кого им довелось встретить.

Один пожилой полковник уподобил его индейцам из племени апачи, с которыми воевал его собственный отец на Диком Западе, однако в итоге все же пришел к выводу, что Гарри Сполдинг и от них отличался. Да, индейцы были умелыми убийцами; они применяли свои отличные охотничьи навыки в деле борьбы за выживание, оказавшись на грани истребления. Сполдинг, похоже, обладал тем же необычным талантом к выслеживанию врагов и в схватке отличался такой же свирепостью. Однако в его случае речь не шла о выживании. Полковник написал в своем рапорте, который и послужил, кстати говоря, причиной его отставки, что Гарри Сполдинг из «Иерихонской команды» убивал со злорадным удовольствием. Это был человек, наслаждавшийся смертью других. Рапорт завершался умозаключением, что в ходе конфликта, где решается судьба цивилизации, поручать важные задания подобным людям есть вещь противоестественная, граничащая с подлым подражанием тем ценностям и моральным устоям, которые характерны для противника, то есть немцев.

Итак, канадцы изобрели окопные рейды, а американцы довели их до совершенства. «Иерихонцы» же превратили это искусство в науку. Во время ночных вылазок за ничейную полосу они проводили подробную рекогносцировку позиций. Уничтожали особо важных вражеских офицеров. Брали «языков» из состава армейской разведки и допрашивали их. Устраивали диверсии. Похищали карты и приносили с собой экспериментальные прототипы новых вооружений для целей детального изучения. И никогда, ни разу не потеряли ни единого человека.

— Да брось ты! — воскликнул я под дребезжание звонка, возвестившего последний заказ перед закрытием паба. — Никого не потеряли? Сузи, ты преувеличиваешь.

— Вовсе нет.

— Тогда объясни.

— Дома. Все объясню дома. А сейчас, Мартин, я готова убить за сигарету.

— Ну вот теперь точно преувеличиваешь.

— Разве что чуточку, — призналась она.

В общем, есть все основания утверждать, что «иерихонцы» ни разу не потеряли человека в ходе боев. С другой стороны, одна смерть все же имела место. Кровавая природа их работы означала, что в команде из четырнадцати солдат имелся капеллан. Это был священник-баптист по имени Дерри Конуэй — убежденный патриот, старомодный последователь направления, которое поколением раньше было принято именовать «мускулистым христианством». В колледже он славился своими спортивными успехами, а его вера в Бога считалась непоколебимой.

Конуэя приписали к «Иерихонской команде» в связи с особо кровавым и напряженным характером их деятельности. К концу 1917 года удалось многое узнать о боевых психических травмах, которые ныне принято именовать военным неврозом. Для успешного выживания — как в физическом, так и психологическом смыслах — людям требовалась духовная поддержка. Так, во всяком случае, гласит теория. Вот для этой поддержки его преподобие Конуэй и был приписан к Гарри Сполдингу с его людьми.

Однако через месяц после назначения Конуэя нашли повесившимся в уже упоминавшемся амбаре. Его шея была сломана. Он взобрался на стропила, привязал один конец веревки к бревну, надел петлю на шею и прыгнул. В руке трупа обнаружили молитвенник. По-видимому, перед прыжком он достал его из кармана кителя. Причем, несмотря на ужасную смерть, на юном лице Дерри Конуэя любой мог видеть улыбку.

После смерти капеллана в «Иерихонской команде» осталось только тринадцать человек. Никто из них не был убит или хотя бы ранен в ходе войны, которую они вели с таким упоением. Сузанне удалось проследить дальнейшую судьбу всех членов группы после объявления перемирия. Выяснилось, что в мирное время эти люди оказались далеко не так удачливы по части выживания. Все тринадцать не увидели своего сорокалетия. Дольше всех жизнью наслаждался Габби Тенч, хотя, как считала Сузанна, слово «наслаждаться» тут не подходит. Ближе к концу Тенч скорее просто существовал в своего рода личном аду.

Она доехала на поезде до Дувра, а там пересела на паром, идущий в Кале. Чем ближе подплывала Сузанна к берегам Франции, тем пасмурнее становилась погода, и в конечном итоге отличный апрельский денек, которым упивалась в Англии, превратился в серый и нескончаемый дождь, сыпавший с низкого неба. Возле Кале этот дождь перешел в настоящий ливень. Сузанна взяла напрокат машину и принялась изучать карту. Ей удалось заранее связаться с фермером, чья семья поколениями владела землей, на которой стоял пресловутый амбар. Крестьянин выказал мало радости по поводу ее предстоящего визита, хотя и не отказался наотрез. Сузанна владела кое-каким французским, но фермер пожелал общаться на рудиментарном английском.

— Вторник, — заявил он.

Сузанна попробовала договориться о конкретном времени.

— Вторник, — последовал тот же ответ. Похоже, фермера забавляло столь настойчивое стремление к чрезмерной пунктуальности. — Я здесь буду. Куда мне идти?