Ф. Коттэм - Темное эхо

«Ну и слава богу», — подумал я.

— Послушай, твоя Сузанна не могла бы в этом как-то помочь?

— Если не выйдет у нее, то у всех остальных и подавно, — ответил я. — Она сейчас в Дублине, раскапывает там свежие откровения для документальной ленты про Майкла Коллинза.

— Спешки никакой нет, — добавил отец, забирая у меня фотоснимок. — Это все мелочи.

Я уставился в бокал с вином.

— Хотя она зря тратит свое время.

— Как так?

— Я говорю, ирландцы — болтливый народец. Мы и так все уже знаем про Майкла Коллинза.

За ароматным жарким из барашка с кусочками пряного цыпленка отец поведал мне оставшиеся факты из короткой и яркой жизни Сполдинга. Его первым значительным достижением в мирное время можно считать успешное выздоровление после «испанки», которая убила свыше половины его боевых товарищей на пароходе, возвращавшемся из Франции. В последующие годы он дважды брал шестимесячный отпуск, который проводил на борту своей новой и яркой игрушки. Осенью 1922 года Сполдинг окончательно решил, что больше не может выносить банковскую карьеру, и, к великому огорчению собственного отца, напрочь оставил мир коммерции. Как ни удивительно, вместо традиционной мести в виде полного отлучения его и без того щедрое денежное содержание возросло до уровня, который позволял ему ежемесячно прожигать настоящее состояние. Он плавал на своей яхте в Европу в компании подружки, пока та наконец не утомилась жизнью на воде и окончательно бросила Сполдинга, сбежав сразу после швартовки в Римини. Он играл — и выигрывал — в казино Монако. Затем, оставив яхту на зимней стоянке, Сполдинг отправился в Париж, где его соперником по теннису был Эзра Паунд, а на боксерском ринге — Хемингуэй. Под влиянием внезапной прихоти он приобрел себе пони для игры в поло, хотя ни разу так и не сел в седло, а также принимал участие в спиритическом сеансе, который давал английский черный маг Алистер Кроули. Подобно всем мужчинам, понесшим психическую травму после окопной бойни, он слишком много пил, опрометчиво болтал и не мог отыскать в человеческом существовании никаких ценностей или оснований для великой надежды или спасения.

Услышав это, я невольно задумался: каким вообще образом Сполдинг мог быть знаком с практической стороной жизни, когда его питало столь баснословное богатство?

В середине 20-х годов он некоторое время пожил в Англии, а затем вышел в море из Дублинского залива, но ненадолго, потому что его загнал в Ливерпуль шторм, который едва не уничтожил «Темное эхо». Климат и, возможно, прохладный темперамент британцев вкупе с их отстраненностью показались Сполдингу более созвучны его душе, нежели атмосфера континентальной Европы. Именно на этот период приходятся многочисленные победы и трофеи Сполдинга на гонках в Каусе и прочих местах, где изумительные обводы его яхты стали привычным и славным зрелищем на фоне искрящихся вод Солентского пролива.

В Каусе о его подвигах на воде до сих пор ходят легенды среди местных жителей, морских волков, чьи деды сами работали лоцманами или входили в команду Гарри Сполдинга во время гонок. Они и по сей день с ужасом рассказывают о злобном бульмастифе Тоби, который не давал им прохода всякий раз, когда требовалось проникнуть в кормовой салон за какой-нибудь навигационной картой. Столь же легендарными были призовые чаевые, коими награждал Сполдинг после очередной победы: на эту сумму человек мог затем полгода прохлаждаться, не вставая с пляжного шезлонга.

В воспоминаниях о яхтсмене Сполдинге сквозило неподдельное восхищение, но в них напрочь отсутствовала привязанность. Да он и сам, похоже, не питал любви в собственный адрес. Потому что одним морозным декабрьским днем 1929 года, пока его яхта стояла у пирса в густой ледовой каше нью-йоркской гавани, он улегся на кровать в номере одного из манхэттенских отелей, что располагался в полутора милях от устья Гудзона, и пустил себе пулю в правый висок. Сполдингу было тридцать три, и его труп производил приятное впечатление. Это отметил даже один из следователей, вызванных на место происшествия. От Гарри, по словам следователя, веяло смертным покоем. Это был мертвец с безмятежным челом. Картину портила лишь небольшая дырка в черепе, окруженная изящным темным ободком порохового ожога. Выходного отверстия не имелось; пуля застряла где-то в мозге.

Слишком много выпив, чтобы браться за руль, я оставил «сааб» возле парковочного счетчика, усадил отца в такси, которое должно было доставить его в район Мейфэр, а сам пешком пересек Ламбетский мост, направляясь к нашему с Сузанной дому на той стороне Темзы. Оказавшись внутри и сняв пальто, я прошел в ее крошечный кабинет, где включил свет. На рабочем месте моей подруги до сих пор чувствовался слабый аромат духов, и я с удовольствием втянул его носом. На подоконнике рядком выстроились справочники, откуда торчали желтые полоски закладок, отмечавших особо важные пассажи. Небольшой приз из плексигласа на серебристой дощечке, полученный за трехсерийный документальный фильм про хитрого Рудольфа Гесса, она приклеила замазкой к компьютерному монитору и невероятно гордилась сим достижением. Я и сам улыбнулся при виде этой штучки. Во время работы Сузанна сидела лицом к галерее портретов одаренных или печально известных людей, над раскрытием тайн которых она столь усердно трудилась. Здесь были Оден и братья Крей. Имелся карандашный набросок Кристофера Марло, а также студийное, тонированное сепией фото Дана Лено в сценическом костюме. В настенном коллаже из портретов находился и знаменитый снимок Майкла Коллинза, тонкогубого щеголя и главы Ирландского свободного государства, затянутого в армейский мундир с кожаными перчатками и парабеллумом на поясе. Я всмотрелся ему в лицо, и этот человек, который одним ноябрьским воскресеньем приказал разом укокошить четырнадцать британских шпионов, показался мне милым симпатягой в сравнении с Гарри Сполдингом и его «Иерихонской командой».

Я отметил, что цветы, стоявшие в вазе на подоконнике с книгами, увядали. Надо будет купить свежий букет к ее возвращению. Я погасил свет, качая головой. Без Сузанны в квартире было слишком тихо и пусто. Я осторожно прикрыл дверь в кабинет и отправился за стаканом воды на кухню. Пряные блюда, да еще под пиво с вином, все равно заставили бы меня искать воду в этот час отхода ко сну, хотя по большому счету жаждой я был обязан той просьбе, которую высказал отец за ужином. Во рту стояла сухость от нервозного возбружения, чуть ли не страха. И все из-за отцовского предложения, сделанного за столом в «Кундане». Это да еще пешеходная прогулка до квартиры. Темза под Ламбетским мостом несла свои воды низко, плескалась мягко и невидимо, а и без того тихие звуки окончательно искажал туман. Практически непроницаемый в Портсмуте, он дотянулся своими щупальцами до столицы. На улицах замерло движение машин, и, как ни удивительно, почти не осталось прохожих, хотя, по лондонским меркам, час был далеко не поздний. Однако с той минуты, когда такси увезло отца, меня преследовало странное подозрение, будто кто-то следит за мной сквозь расходящуюся дымку, от моста и до самого дома.