Амброз Бирс - Диагноз смерти (сборник)

У мистера Марена были с собой и спички, и свеча. Несколько замешкавшись из-за волнения, он зажег свечу, и они начали осматривать дом, переходя из комнаты в комнату. Все в доме было точно так, как оставил шериф, все вещи стояли на своих местах, и на всем лежал тонкий слой пыли. Дверь черного хода была приоткрыта, и это наводило на мысль, что те, кто только что шумел в доме, сбежали через нее. В неверном свете свечи все-таки можно было разобрать, что снег, который нанесло прошлой ночью, не потревожен никакими следами; наст был бел и гладок. Они затворили дверь и вступили в последнюю комнату – угловую, самую дальнюю от входа. Здесь свечу в руке мистера Марена вдруг задуло сквозняком. И тут же послышался звук, будто упало что-то тяжелое. Мистер Марен поспешил зажечь свечу вновь, и тогда оказалось, что младший гэлбрайт лежит на полу. Он был мертв. В одной руке он сжимал тяжелый мешок с монетами, которые знатоки определили потом как старинные, испанской чеканки. Из стены прямо над телом выпала доска, через этот пролом мешок, очевидно, и вывалился.

И снова было проведено следствие, и снова экспертиза не сумела установить причину смерти. Вердикт «погиб от руки Божьей» оставил всем и каждому возможность строить свои собственные предположения. Мистер же Марен остался при убеждении, что юноша умер от испуга.

Филип Эккерт много лет прожил в старом, облезлом деревянном доме, что стоял милях в трех от окраины вермонтского городка Мэрион. Полагаю, многие из тех, кто способен припомнить его – причем не с самой плохой стороны – еще здравствуют и знают кое-что о событиях, которые я намерен описать.

Старик Эккерт, как все его называли, жил один и общительностью не отличался. Сам он, насколько мне известно, никому о себе не рассказывал, так что никто из соседей ничего не знал ни о его прошлом, ни о его родственниках, если они у него были вообще. Манеры у него были вполне приемлемые, то же можно было сказать и о его речи, но излишних любопытствований он как-то сумел избежать. Избежал он и сплетен, которыми любопытные обычно мстят нелюдимам. Насколько мне известно, в Марионе мистера Эккерта не считали ни раскаявшимся душегубом, ни пиратом испанских морей на покое. Средства для жизни ему давала маленькая и не шибко плодородная ферма.

Однажды он исчез, и соседи, сколько ни искали, так и не смогли выяснить, куда он подевался и почему. Ничто не говорило, что Эккерт вдруг собрался и куда-то уехал; все в доме выглядело так, как он мог бы оставить, отправившись, скажем, за водой к роднику. Обо всем этом судачили в тех местах еще с месяц, а потом Старик Эккерт сделался одним из персонажей тамошнего фольклора. Я не знаю в точности, как решено было поступить с его собственностью, но уверен, что все сделали согласно закону. Когда я услышал эту историю – а было это лет двадцать назад, – дом еще стоял, пустой и вконец обветшалый.

Конечно, вскоре молва населила заброшенный дом призраками. Не было недостатка в повествованиях о мерцающих огоньках, печальных звуках и прочих таинственных явлениях. Наконец, лет через пять после исчезновения Эккерта, толки о сверхъестественном так распространились, а некоторые свидетельства показались столь важными, что многие влиятельные граждане Мэриона сочли необходимым выяснить все доподлинно и решили, что для этого нескольким мужчинам следует провести в доме ночь или две. Добровольцами в эту экспедицию вызвались аптекарь Джон Холкомб, Уилсон Мерле, адвокат, и Эндрюс С. Палмер, учитель местной школы, все люди влиятельные и уважаемые. Они договорились встретиться в доме Холкомба в восемь вечера и отправиться к месту бдения, где, по зимнему времени, уже будут припасены дрова и прочее, что нужно, чтобы не испытывать неудобств.

Но Палмер к условленному времени не пришел, и остальные двое, подождав еще полчаса, отправились к дому Эккерта без него. Они устроились в креслах перед камином – другого освещения не было – и стали ждать. Еще раньше они условились говорить как можно меньше и даже не возобновили обмен мнениями по поводу отступника Палмера, которого по пути склоняли на все лады.

Первый час, или около того, прошел без происшествий, а потом до них донесся – можете себе представить, что они при этом почувствовали, – скрип открывающейся двери черного хода, а потом – чьи-то шаги в соседней комнате. Холкомб и Мерле вскочили на ноги, готовые к чему угодно. Но все стихло, и ни один из них не мог потом сказать, сколько времени длилась эта тишина. Наконец дверь меж комнатами распахнулась, и вошел человек.

Это был Палмер, мертвенно бледный, будто от сильного волнения – впрочем, увидев его, Холкомб и Мерле тоже побледнели. Вел он себя странно: на них почти не взглянул, ни словом не ответил на их приветствия. Освещенный неверным светом камина, он пересек комнату, распахнул парадную дверь и вышел в темноту.

Наверное, оба тогда подумали, что Палмер не в себе от ужаса: в задней комнате он что-то увидел, услышал или вообразил, и это его потрясло до глубины души. Движимые самыми дружескими чувствами, оба выбежали за ним. Но ни один из них, ни кто-либо другой никогда больше не видел Эндрюса Палмера и не слышал о нем ничего!

Наутро удалось выяснить не так уж много. Пока Холкомб и Мерле дежурили в «доме с привидениями», прошел обильный снегопад, и поверх старого снега выпало несколько дюймов нового.

На нем видны были следы Палмера, идущие от его дома в городке к черному ходу дома Эккерта. Но у парадной двери были только следы Холкомба и Мерле, а те клялись, что Палмер вышел первым. Вышел – и пропал так же навсегда и бесследно, как раньше Старик Эккерт. Кстати, издатель местной газеты несколько выспренне написал по этому поводу, что Эккерт, мол, «простер руку и увлек».

Милях в двадцати к северу от Манчестера, что в восточной части штата Кентукки, у дороги, ведущей в Бунвилл, стоял некогда деревянный плантаторский дом, отличавшийся от большинства окрестных зданий добротностью постройки. В 1863 году он сгорел – наверное, по неосторожности солдат, отставших от колонны генерала Джорджа У. Моргана, которую войска генерала Кирби Смита гнали от Камберленда к реке Огайо. А до тех пор он года четыре, а то и все пять, простоял в запустении. Поля вокруг него поросли ежевикой, заборы покосились. Несколько негритянских хибар и все надворные постройки были заброшены и разграблены. Для окрестных негров и белого отребья как само здание, так и забор вокруг него превратились в неиссякаемый источник топлива, которым они и пользовались без зазрения совести вполне открыто и при свете дня. Оно и понятно: после захода солнца никто, кроме, разве что, чужаков, носа в эти места не совал.