Александр Матюхин - Философия манекена

— Какой прогресс! Какой прогресс! — после чего отстранился, оглядывая Евгения с ног до головы и держа его за плечи, — настоящий манекен! Икона! Жемчужина! Рудэн, погляди только какую жемчужину я к тебе пристроил!

— Каждый день вижу, — проворчал из-за кассы Рудэн. Он не любил, когда его отвлекали от работы.

— Угостишь старого приятеля чашкой кофе? — спросил Арсений, проходя вглубь булочной, мимо полок к стойке. Евгений, которого разрывали желания пойти следом или же вернутся к зеркалу, пока что просто стоял и ждал.

— Хоть двумя, — отозвался Рудэн, не поднимая глаз, — ты знаешь, что где стоит, будь добр, не отвлекай.

Арсений повернулся, опираясь на клюку. Он сутулился, втягивая голову в плечи и, казалось, постоянно сдерживал рвущийся из больных легких кашель. Лицо его в свете редких ламп показалось Евгению бледно-желтым, как у больного гепатитом. Вообще, с того момента, как они виделись в последний раз, Арсений сильно сдал.

— Что стоишь, мой милый друг? — спросил Арсений, — я приехал к тебе, как только вернулся в город, а ты стоишь и ничего не делаешь? Или не рад меня видеть? Давай найдем уютный уголок и поболтаем за чашкой кофе, а?

— Можно пойти в мою комнату, — смутился Евгений, — там уютный уголок.

— Великолепно! — Арсений ничуть не удивился тому факту, что Евгений живет в булочной, — показывай! Только кофе сделаю. Помоги старику, не стой, как истукан.

Они заварили две чашки крепкого кофе, Евгений нашел в буфете пачку печенья, уложил все это на поднос, и первым поднялся на третий этаж в свою небольшую комнатку. Арсений тяжело отдувался и выстукивал по ступенькам клюкою следом. Поскольку в комнате не было даже тумбочки, а одна лишь небольшая железная кровать с хорошо смазанными, а оттого бесшумными пружинами, Евгений некоторое время в растерянности стоял и не знал, куда поставить поднос. Потом сообразил, откинул занавеску и пристроил его на широком подоконнике.

— Неплохо живешь, — сказал Арсений, появляясь в дверях, — хвалю! Прогрессируешь! Хотя есть еще к чему стремиться.

— Присаживайся, — кивнул Евгений на кровать.

— Благодарю. — Арсений сел, испустив тяжелый хриплый выдох, тыльной стороной кисти стер со лба крупные капли пота, — ну, что, покажешь старику, на что способен? Не зря же я мчался сюда прямо с вокзала?

— Охотно покажу, — обрадовался Евгений, — я совершенствуюсь! Я много работаю над собой.

И он здесь же, возле подоконника, изобразил первую фигуру, над которой трудился последние две недели. Сложные позы пока давались ему нелегко, да и не знал он, правильно ли их изображает, по большей части поддаваясь интуиции, ведь никаких учебников для манекенов не существовало. Но ему казалось, что именно эти позы помогают наиболее полно раскрыть душу манекена, раскрыть то искусство, которое сидит в каждом человеке, томится, ждет своего часа.

Потом Евгений показал еще одну позу, и еще. Он вошел во вкус и уже не делал пауз между переходами. Одна фигура сменяла другую. В тесной комнате ему становилось жарко, но он не замечал ни духоты, ни усталости, он видел только горящие глаза Арсения. В конце Арсений пришел в такой восторг, что отложил клюку и тихо зааплодировал, тонкими губами беззвучно сотрясая воздух коротким: «Браво!». Это еще больше подхлестнуло Евгения, он с ходу выполнил самое сложное свое упражнение, где-то в груди у него болезненно хрустнуло, а перед глазами неожиданно вспыхнуло ярко, затем стремительный белый свет, не успев ослепить, обратился темнотой, и Евгений потерял сознание.

Очнувшись, он обнаружил, что лежит в собственной кровати, заботливо укрытый одеялом. Возле кровати стоял табурет с подносом, на котором дымилась чашка с горячим чаем, стоял небольшой чайничек, блюдце с вареньем и несколько кусочков хлеба. Тело сладостно ныло от каких-то мазей, которыми его растерли — их запах щекотал ноздри.

Возле окна сидели Арсений с хозяином, пили кофе и вполголоса разговаривали о политике. Они обсуждали Президента, и его новый закон, который запрещал свободные митинги и выступления на площадях без согласования с властями. Арсений возмущался и говорил о том, что подобные запреты, в конце концов, приведут страну к тоталитарному господству. Рудэн с ним соглашался. Еще обсуждали заявление Президента о полной поддержке какой-то восточной страны, где идет кровопролитная гражданская война. Со слов Арсения выходило, что Президент поддерживает тирана и душегуба, развязавшего войну с целью захвата власти, а первый заместитель, наоборот, выступает против подобной поддержки, потому что мудро видит последствия. Рудэн горячо поддерживал и Арсения и первого заместителя.

— Я там был, — говорил Арсений, — я общался с лидерами оппозиции. Бедные, затравленные люди! Они почти потеряли веру в себя и в будущее. Но еще держатся! Каждый из них знает, что в любой момент может подвергнуться аресту, а там у них после ареста разговор недолгий — либо сразу расстрел, либо быстрый публичный суд, где за подсудимого все скажет прокурор, а потом опять же расстрел. Я пообещал им, что как только мы решим проблему с Президентом, то сразу же займемся и их проблемой. Они, кстати, обещали помочь.

Еще обсуждали первого заместителя, и тут выходило, что лучшего правителя для родной страны и представить было сложно. Умный, начитанный, мудрый, дальнозоркий, любит искусство и продвигает культуру в массы, борется с безграмотностью, ценит в людях человеческие качества и так далее и тому подобное.

— Вот когда придет он к власти, тогда мы с ним поработаем на славу! — говорил Арсений мечтательно и поглядывал в окно, на снежинки в темноте.

Евгений первое время внимательно слушал, а потом ему стало неинтересно. Он не увлекался ни политикой, ни политиками. Ему были неинтересны запреты митингов и выступлений, а также поддержка каких-то там тиранов в каких-то там восточных странах. Политическая жизнь, как правило, текла мимо него, никак не касаясь. Разве что кризис в свое время крепко ударил по финансам, но не стоит забывать также, что именно из-за кризиса Евгений оказался на работе манекеном и приобщился к великому искусству. Так что есть тут и свои плюсы.

Арсений заприметил, что Евгений проснулся, заулыбался и пододвинул табурет, на котором сидел, поближе к кровати.

— Что же ты так неосторожно, — обратился он, склоняясь ближе.

— Но ты видел фигуру? Видел позу? — горячо спросил Евгений, хотя вместе со словами из груди поднялась слабая ноющая боль.

— Это было великолепно! Верх искусства! У тебя ослепительно чистая душа! Тебе есть, что показать людям! — Арсений склонился ближе, — но здоровье беречь тоже надо. Вот я приехал к тебе по делу, так сказать, чтобы продолжить наше с тобой совместное сотрудничество, а ты падаешь, будто от голода. Нехорошо, нехорошо.