Александр Матюхин - Философия манекена

— Так я, это…

— Вижу, — кивнул Арсений, — работаешь на износ, совершенствуешься. Но ведь и о себе думать надо. Кому ты будешь нужен, если свалишься с каким-нибудь воспалением легких? Никому. Поэтому мой совет — хорошо питайся, крепко и долго спи…

— Но как же тогда…

— Тебя же никто никуда не торопит, Женя, ну! — сказал Арсений ласково, словно любящий отец захворавшему ненароком сыну, — отдыхай, не гони.

— А то помрешь, — добавил от окна Рудэн, — а нам мертвые манекены ни к чему.

— От живых толк, а не от мертвых, — заключил Арсений, — раньше в обморок падал? Евгений покачал головой.

— Значит так, — Арсений сцепил тонкие пальцы в замок, — ты мне здоровым нужен, понимаешь? Я для тебя новую должность присмотрел, за этим и приехал, собственно. Будешь стоять в центральном зале Дома Правления. Очень ответственная фигура. Революционер называется. Бывал когда-нибудь в Доме Правления? Нет? Ну, не то, чтобы очень много потерял.

— А почему именно там? — спросил Евгений. Ему было уютно в булочной, да и комнату терять не хотелось.

— Потому что это на ступеньку выше, Женя. — ответил Арсений, — пойми, искусство манекена в его общедоступности. Кому он будет нужен, если будет стоять в пыльном чулане перед зеркалом? Самому себе показывать трагическую душу? И к чему она? Искусство нужно направлять в массы.

— Но ведь никто не знает, что это искусство. Для людей манекен — это работа, не из приятных, вынужденная.

— И ведь ты тоже так думал.

— Да, тоже.

— И уже не думаешь. Потому что ты многое понял. И теперь твоя задача — точно также просветить остальных. Душа, Женя, душа в человеке важнее всего, помни об этом.

— Но кого я там смогу просветить? — удивился Евгений, — в Доме-то Правления.

— Революционер там для того и стоит, чтобы любой чиновник, проходя мимо, заметил, оценил, прочувствовал. Раз пройдет, два пройдет, потом обратит внимание, остановится, задумается, увидит твою душу и сможет открыть свою. Это намного полезнее, чем стоять здесь и заманивать покупателей.

— Я бы попросил, — кашлянул возле окна Рудэн, — он неплохо справляется.

— Я сравнивал великую идею просвещения и булочную, не обессудь, — сказал Арсений, — просвещение однозначно выше.

— Не буду спорить, — сказал Рудэн и отвернулся к окну.

— В общем, береги себя. — Арсений вновь повернулся к Евгению. Сцепленные замком пальцы хрустнули, — Я оформлю все соответствующие документы, и через месяц-полтора тебя переведут. О зарплате не беспокойся, платят достойно.

— А как же ваша фабрика? Арсений наморщил бледный лоб.

— Какая фабрика? — переспросил он задумчиво.

— По пошиву одежды для Европы.

— Ах, эта! Поработаешь пока в Доме Правления, наберешься опыта, а там и ко мне. Только я тебя умоляю, не губи себя! Рудэн, пригляди за этим негодником, а то ведь совсем исхудал!

— Присмотрю, присмотрю, — ворчливо отозвался Рудэн.

— А пока на, держи, считай задаток. — Арсений положил на кровать, у изголовья, крупную пачку денег в светлой банковской бумаге и поднялся, опершись о колени. Поискал взглядом клюку.

— И запомни, Женя, ты моя жемчужина, и мне без тебя никуда. Я из тебя еще сделаю настоящего манекена, уж извини за каламбур. Ты у меня еще всем покажешь! Жаль, записать негде, для истории.

Евгений хотел было встать, но закружилась голова, да и Арсений придержал пылкое намерение:

— Нет, нет, лежи. Набирайся сил. До утра не вставай и постарайся выспаться. Рудэн, ты со мной?

Хозяин булочной поднялся с мягкой ленцой, словно его устраивало сидеть и пялиться в ночь, на фонари и снег, и, проходя мимо кровати, благодушно заметил:

— Выспись хорошенько, а то сгоришь на работе, и не выйдет из тебя никакой жемчужины. — То ли с сарказмом сказал, то ли серьезно — непонятно.

Арсений с Рудэном вышли, неслышно прикрыв за собой дверь, а Евгений остался лежать, смущенный и растерянный последними событиями.

Если говорить, положа руку на сердце, Евгений не хотел менять уют булочной на сомнительный Дом Правления, где наверняка придется стоять на высоченном постаменте посреди широченного коридора и будет на него пялиться каждый проходящий. Работа в булочной очень Евгения устраивала. Здесь он мог самосовершенствоваться, мог смотреть в себя, да и чем Арсению не нравилось находиться в подвале перед зеркалом?.. Впервые Евгений задумался о том, что он хотел раскрывать душу для себя самого, а не для просвещения незнакомых ему людей. Он, конечно, хотел, чтобы на него смотрели, но совершенно не был рад тому, чтобы на него смотрели всегда и много.

Что это? Эгоизм? Можно назвать и так. Теперь уже Евгений сомневался в том, что был рад приходу Арсения, в одночасье порвавшему кокон уютной жизни, в котором он пребывал вот уже полгода.

Деньги лежали у изголовья. Денег было много. К деньгам Евгений испытал отвращение, но взял их и переложил на тумбочку, решив отправить сестре.

Вот он нелегкий выбор — копаться в себе и доводить до блеска грани внезапно открывшегося таланта, или нести свет просвещения людям, которым это совершенно, быть может, и не нужно? И ведь выбора, по сути, не было. Арсений просто ставил перед фактом. И как теперь быть?

С такими невеселыми мыслями Евгений погрузился в сон, а когда за окном еще только начало не светлеть даже, а робко наполняться серостью, он проснулся, еще с полчаса ворочался, а затем встал и начал одеваться. Выскочив в утренний мороз, типичный для весеннего утра, с легкой изморозью на асфальте и туманом в закоулках, Евгений торопливо направился в сторону Дома Правления. Вышел на освещенную площадь, выложенную бледной плиткой, окруженную высоченными фонарями, которые не гасили даже при дневном свете, остановился у одной из лавочек — их здесь было в обилии, как и цветочных клумб и фонтанов — и присел, пряча руки в карманы и кутая подбородок в длинный, вязаный матерью, шарф. Дом Правления стоял, монолитный, ровный, устремленный к небу неисчислимым количеством этажей, с миллионом маленьких узких окон, и с миллионом же ярких ламп, рассыпанных по нему в логичном порядке, так, чтобы ни одного темного пятнышка не падало на его поверхность, и даже сейчас, в ранний час, когда вокруг на много километров вряд ли можно было бы найти еще одну живую душу, кроме дворников и бездомных, казалось, что там, за стенами Дома Правления, людно, шумно, обитаемо, насыщенно звуками и движением. Здесь принимали законы, по которым жила страна многие годы, здесь обсуждали проблемы внешней и недочеты внутренней политики, здесь кого-то обвиняли, а кого-то хвалили, здесь много предлагали, много отрицали, много спорили. Здесь бок о бок работали нелюбимый Арсением Президент и его первый заместитель, которого Арсений, наоборот, любил и уважал. Жизнь здесь не замирала с наступлением ночи, а переходила в другую фазу, немного более спокойную, закрытую от посторонних глаз. Даже сейчас возле входа в Дом Правления стояло несколько автомобилей.