Дин Кунц - Безжалостный

Несколько месяцев спустя суд выносит решение на закрытом заседании, после чего я – Кабби Гринвич, живущий с тетей Эдит в новом городе.

В тот вечер наконец-то приходят горе и слезы. Убийцы в камерах, убитые – в могилах. Слезы могут смыть все, что стоит на пути надежды, а горе, которое не сломило нас, только придает нам сил.

Психологические проблемы, которые возникают у меня пару последующих лет, имеют непосредственное отношение к следующим фактам: именно я слышу стук Трея в дверь; именно я вижу его на парадном крыльце; именно мне он подмигивает через панель из прозрачного стекла, будто мы – сообщники; именно я открываю ему дверь; именно я остаюсь единственным выжившим.

Я чувствую себя ответственным и верю, вопреки логике, что никто другой не открыл бы дверь Трею.

Более того, долгое время я никому не могу открыть дверь из-за безотчетного страха, что других, таких же, как Трей и его дружки, будет притягивать ко мне, поскольку они знают, что я всегда их впущу.

Сессии с психотерапевтом результата не дают.

Моя тетя Эдит, пусть у нее нет опыта общения с детьми, обладает достаточными терпением и мудростью, чтобы объяснить мне, что вина требует проступка, а проступок – намерения. Она также воздействует на мой иррациональный страх и со временем убеждает, что нет мне нужды бояться стука или звонка в дверь. Я – не магнит для монстров .

Как и ее сестра, Эдит любит смеяться, и я усваиваю ее уроки: смех – наша броня и наш меч.

Годы спустя, когда мне двадцать, а Эдит на смертном ложе, я говорю ей то, во что верю: меня спасли в тот сентябрьский вечер не без причины. Придет день, когда меня позовут сделать что-то важное. И Провидение вверило меня ее заботам, потому что она достаточно мудрая и добрая, чтобы излечить меня и приготовить к тому деянию, которое от меня потребуется. Я говорю ей, что она – самая добрая душа, которую я встречал и еще могу встретить, что она – ангел во плоти, и я, обращаясь к Богу, до конца моей жизни буду произносить ее имя каждый вечер, перед тем как лечь спать.

Пенни спала, Майло спал, собака сидела, глядя в окно и периодически вздыхая, я же вел внедорожник на север по мосту «Золотые ворота». Где-то над бухтой дождь резко ослабил напор, и на северном берегу я уже смог выключить дворники.

Еще через час, около четырех утра, когда мы миновали Санта-Розу, проснулся Майло, сказал, что еще часок может потерпеть, не справляя малую нужду, и занялся своей электроникой. В какой-то момент заднее сиденье озарил необычный, светло-синий свет.

– Это что? – тихо спросил я, надеясь не разбудить Пенни.

– Штуковина, – ответил Майло так же тихо.

– Какая штуковина?

– Благодаря ей все и происходит.

– Что происходит?

Собака вздохнула, вероятно, жалея меня, Майло ответил:

– Никто бы не поверил, что такое может произойти.

– Я, может, и поверил бы. Откуда ты знаешь?

– Ох, чел, – прошептал Майло, вероятно, на него произвело впечатление что-то увиденное, – это здорово.

– У меня сильное и гибкое воображение, – напомнил я сыну.

– Не такое гибкое.

– Да перестань, скажи мне.

– Это слишком сложно, чтобы сказать.

– Я люблю сложное.

– Папа, у тебя нет необходимых научных знаний, чтобы понять.

– Если ты мне не скажешь, я включу радиоприемник.

– Так включи.

– Я найду станцию проповедника, который грозит грешникам адскими муками.

– Тогда я взорву автомобиль.

– Ты не взорвешь автомобиль.

– Откуда ты знаешь?

– Ты не причинишь вреда своей матери.

– Я могу взорвать только водительское сиденье.

– Это блеф. Ты не можешь взорвать только водительское сиденье.

– Откуда ты знаешь?

– Послушай, Майло, это так скучно, час за часом вести автомобиль. Мне нужна хоть какая-то умственная стимуляция.

– Хорошо. Что было первым, курица или яйцо? Подумай об этом.

– Так нечестно. Ответа нет. Это парадокс.

– Ответ есть.

– Так скажи мне его, – потребовал я.

– Если я тебе скажу, не будет никакой умственной стимуляции.

– Я ничего не хочу знать о яйцах и курицах.

На заднем сиденье запульсировал синий свет.

– Вау, – вырвалось у Майло.

– Я хочу знать, что это за штуковина, благодаря которой это происходит.

– Происходит что? – спросил Майло.

– Кстати, – подала голос проснувшаяся Пенни, – кто из вас – гений, ай-кью которого не удается измерить?

– Наверное, Майло, – скромно ответил я.

– Судя по вашему разговору – это вряд ли.

– Ох, – вздохнул Майло.

– Она тебя уела, парень, – заметил я.

– И кто из вас ведет себя, как взрослый? – спросила Пенни.

– Думаю, Лесси, – ответил я.

– Ответ правильный, папуля. – Синий свет вновь запульсировал. – Елки-палки, – и Майло забормотал какие-то уравнения.

– Теперь он уходит в свой кокон, – вздохнул я. – Я почти расколол его, почти узнал о штуковине, благодаря которой происходит то, во что никто не может поверить, но тут проснулась ты.

– Да, конечно. Так что первичнее… курица или яйцо?

– Парадокс. Нет ответа.

– Ответ – яйцо… пора завтракать.

На еще одной стоянке для грузовиков, предварительно залив бензин в бак «Маунтинера», мы завтракали в кабинке у окна. Уже рассвело, и в золотом солнечном свете мы видели на стекле черные точки раздавленной мошкары, которые скрывала ночь.

Лесси нам пришлось оставить во внедорожнике, но припарковались мы так, чтобы видеть ее во время завтрака. Собака тоже видела нас, и в ее взгляде читалось осуждение.

Но мы вновь стали героями в ее глазах, как только принесли ей котлету от гамбургера.

Калифорния – огромный штат, крупнее большинства стран. Более восьмисот пятидесяти миль отделяли Мир Бумов в округе Орандж от Смоуквилла, и ехать нам еще предстояло, как минимум, пять часов.

Мы могли воспользоваться самолетом, но нас бы не пустили на борт с электронным оборудованием, которое вез с собой Майло, да и с Лесси могли возникнуть проблемы. Опять же, наши фамилии внесли бы в список пассажиров, и вроде бы всемогущий Ширман Ваксс получил бы его через несколько наносекунд после взлета.

Проспав перед завтраком более четыре часов, Пенни села за руль, чтобы вести внедорожник на следующем отрезке нашего путешествия.

Одежда моя измялась, я буквально чувствовал слой грязи, покрывавший тело, чесалась щетина на щеках и подбородке, от омлета с соусом чили начало жечь живот, и я знал, что при свете дня мне не уснуть. Однако сказал Пенни: «Когда автострада повернет к берегу и машин станет поменьше, разбуди меня. Мы найдем уединенное местечко, и ты поучишь меня стрелять».

Еще через полмили я уснул.

Когда Пенни разбудила меня через два с половиной часа, мы уже свернули с федеральной автострады 101. Ехали по изрезанной колеями, заросшей сорняками проселочной дороге. Солнце светило нам в задний борт. Жесткие и сухие после жаркого лета сорняки топорщились перед нами и укладывались на землю, сломанные передним бампером и раздавленные колесами. По этой дороге никто не ездил как минимум с прошлой весны.