Николай Берг - Мы из Кронштадта, подотдел очистки коммунхоза

А я ловлю себя на том, что чувствую себя паршиво. Не было такого раньше ни разу — всегда, когда мы выносили что-то из разгромленных заведений, ничего подобного не было. А сейчас — словно пластаю куски мяса из беззащитного животного что ли… Или как? Мерзкое ощущение от грабежа совершенно нормальной, просто спящей поликлиники. Я отлично понимаю стоматологиню — кажется совсем немного надо, чтоб поликлиника снова отлично заработала — ну там решетки на окна, да воду включить да электричество, всего-то делов на первый взгляд. И потому нормальная привычная мародерка, когда понимаешь, что делаешь доброе дело, забирая из умершего учреждения то, что все равно пропадет зазря, а в наших руках еще как пригодится живым людям сейчас представляется каким-то гопничеством и живодерством в условиях целой, нормальной поликлиники.

Не, умом-то я понимаю, что электросети, канализация и водопровод — это вовсе не пустяк. Ни разу не пустяк, но впечатление неправильности — есть. Даже в своей собственной поликлинике, которая как раз была первым опытом мародерки, не было такого ощущения. Там было ясно — все, территория потеряна, уже не наша эта территория, сдали ее врагу и потому выволочь все что можно, да еще перешагивая в ходе выноса через лужи свернувшейся подсохшей крови мимо тех кабинетов, где ворочались запертые зомби было необходимым и важным делом. Понятным делом, оправданным, точно старшина Васков сняв с погибшей девчонки зенитчицы сапоги, отдал их босой дурехе. Тут такого нет впечатления совершенно.

Экая я размазня. Или просто знаю, как хлопотно и трудно наладить нормальную рабочую систему — ту же поликлинику, например. Это со стороны все запросто, а на деле куда как непросто, о чем обычно забывают рассуждающие об элементарности любого сложного дела. Особенно когда не им надо это дело выполнять. Долго ищем какие-то очень важные в работе 'наконечники', забираем тот самый набор для депофореза, удивительно похожий на детский прибор для выжигания по дереву. В общем, забрали все, что не привинчено к полу, включая и охранника. Тот с грустью прощается со своим убежищем и отправляется с нами.

Оба грузовика уже забиты под крышку. Зомби так и не появились, несмотря на всю суету, которую мы тут развели. Ничего не понимаю. Водила в ответ на вопрос только широко ухмыляется. Тычет пальцем в сторону неумолчного 'тында-тында-тында', потом, откровенно потешаясь над моим недоуменным видом, объясняет: 'Поставили несколько музыкальных установок — ближайшая тут на Кронштадтской площади орет, еще одна погуще басом — а автобусном хозяйстве, да еще одну загнали в Шереметевский парк'

— А нафига? — удивляюсь я.

— Так зомби на звук прутся как на концерт Пугачевой или там Раммштайна. Там где громкоговорители — черным — черно, толпы пасутся. А ты думал с чего тут тихо? Потому, что все на звук поперлись.

— И почему шансон поставили?

— А по заказам телезрителей, а ты что подумал?

— Думать я не умею, это мне лишнее. Ну что, поехали?

— Не здесь же оставаться…

В принципе, можно бы и чем другим заняться, но остаток дня уходит на выгрузку добра в поликлинике. Майор не хочет отдавать лавры кому бы то ни было, а мы с Надеждой получаем недвусмысленный приказ перезнакомиться со всеми в стоматологии и буде что им понадобится — тут же ему докладывать. Ясно видно, что майор твердо решил взять шефство не только над некрологической лабораторией и больницей, но и над стоматологией тоже. А что, разумно. Мне такой подход симпатичен. На обнаруженного охранника реагирует своеобразно — хмыкает и спокойно отмечает, что это — не Осовец.

А когда плывем уже по Финскому заливу рассказывает о том, что во время боев и обстрелов крепости Осовец — еще в ходе Первой Мировой война был засыпан русский солдат, аккурат в складе. А откопали его уже поляки в год смерти дедушки Ленина, то есть сильно после окончания войны. Солдат был жив и здоров, а время проведенное в подземном складе отмечал сменой белья — раз в неделю как мог мылся и одевал чистый комплект белья. Время рассчитывал по часам, оказавшимся в складском помещении. А грязный аккуратно складывал. Пытался выкопать ход — ан не получилось, больно завал из специального крепостного кирпича крепок оказался. Вот это да, робинзонада. Так что охраннику лавры не светят. Хотя — замечает майор — в Осовце люди были серьезные — немцы зубы о гарнизон поломали, одна 'атака мертвецов' чего стоила.

Разумеется, ему тут же задают вопрос — о чем это он. И Брысь не жеманничая рассказывает, что после безуспешных атак и обстрелов крепости немцы применили отравляющие газы в количестве достаточном, чтоб живых не осталось. И спокойно пошли занимать зачищенные газом укрепления. Русским выжить было невозможно, тем более, что такой шедевр, как универсальный противогаз Зелинский еще не создал. Ан оказалось, что немцы ошиблись в расчетах, это для них характерно вообще-то, рассчитать точно всякие мелочи, чтобы лажануться по-крупному. Не зря же они обе мировые войны развязали и обе продули позорнейше. Так вот выжившие бойцы ударили такой жесткой штыковой контратакой, что опрокинули атаковавших, превосходивших в количестве в разы. Известное дело было в свое время. Немцы оправдывались, что обожженные газом защитники крепости были слишком страшны на вид — точь в точь восставшие из мертвых.

Ну да, я об этом впервые слышу. Вот японцем, провоевавшим на Филиппинах и сдавшемся уже через десятилетия после капитуляции Японии все уши прожужжали, помнится. И с фамилией и со званием. Спрашиваю майора — какие-нибудь фамилии известны? Пожимает плечами. Ну да, характерно. Как какой-нибудь иностранный герой — вся наша пресса на пену от усердия исходит, а как свой — так и фамилия не интересна.

Спрашиваю майора, взяли ли немцы крепость Осовец? Оказывается — нет, 'не шмогли'.

Крепость эвакуировали только из-за прорыва войск кайзера в Галиции. Оставив руины. И солдата в обвалившемся подземелье.

Надежда все еще дуется.

А когда я собираюсь с Фрейей на дрессировочную площадку и спрашиваю — с чего это такое дутье, озадачивает меня изрядно.

— Я не дуюсь, сказала же. Я думаю… Я хочу от тебя ребенка. Не в том смысле, что одеть тебе хомут на шею, нет. Сама вполне справлюсь, ты не пугайся. Но мне уже надо поторапливаться, возраст уже не молоденький. Да и просто — хочу ребенка. Не тебя заарканить, а для себя. Понимаешь?

— А не опасаешься — время сейчас такое жутковатое.

— Я видела страшнее. Гораздо страшнее. А сейчас люди вокруг нормальные, так что этого попугиваться не стоит.

Она минутку молчит, думает.

— Если я чего и опасаюсь… если опасаюсь… так только телегонии. Все, иди, Собакина вон уже вся извелась. Иди. Потом поговорим.